"Отпустив Берию и Абакумова, Иосиф Виссарионович предложил мне:

– Николай Алексеевич, поезжайте на Дальнюю дачу, позаботьтесь, чтобы там все было в порядке.

– Не думайте больше об этом.

При таком откровении хотелось бы узнать возраст "героя" "книги" – "Н.А. Лукашова", был ли он моложе Сталина или старше? И вот тут возникает ряд странностей. Дело в том, что других частей романа я не читал, а судя по рассматриваемой, возраст "Лукашова" становится каким-то неопределенным. С одной стороны, в 5 главе 6-й книги есть такой этюд:

Таким образом, "Лукашов" был жив где-то в 1972-м году. И можно предположить, что тогда ему было за 70 – т.е. родиться он должен был в самом конце 19 века. Сталин же родился в 1879 году. Из этого получается, что "Лукашов" был моложе Сталина на 20 лет! И при этом являлся не его секретарем, помощником или адъютантом, а "тайным советником"! Если подойти к этой проблеме нормально, то "советниками", которым "безоглядно доверяют", обычно становятся люди или того же возраста, или старше. И на то, что "Лукашов" мог оказаться старше Сталина, есть намеки в самом романе. Например, 13 глава начинается таким "откровением":

Как известно, годы жизни генерала Брусилова: 1853 – 1926. Наиболее активно он занимался руководством армией в Первую Мировую войну до осени 1917 года. И получается, что "Лукашов" в это время (не позже 1917 года) должен был служить в царском Генштабе на должности не ниже полковничьей, иначе генерал Брусилов вряд ли обратил бы на него внимание. И из этого выходит, что "Лукашову" в 1916 было около 35. Сталину в 1916 было 37. Но тогда в 1970-м "Лукашову" должно было бы быть около 90. А так как саму "исповедь" он должен был писать еще позже, то получается, что составлял он ее в возрасте под 100 лет. Царским полковником до революции был Б.М. Шапошников (1882-1945). Вот к нему Сталин относился с уважением, единственного называл по имени-отчеству. Но это касалось только военной сферы и никакую "тайную" должность он не занимал, находясь на вполне реальных высших должностях в армии.

Таким образом, В.Успенскому не хватило в чистом виде образа "тайного советника", чтобы выразить многие свои соображения по поводу проблем истории сталинского периода. Пришлось ему "слега приврать". Причем, не только по биографии главного героя. Не погнушался он и прямой лжи. Ну я не буду опускаться до уровня ортодоксальных антирезунистов и утверждать, что все в книге "Тайный советник вождя" – сплошная ЛОЖЬ. Не сплошная, но попадается.

Причем, не только доказываемая косвенно, но и прямо. Вот, например, фрагмент большой 12 главы (5 книги), в которой Успенский много места отвел биографии Лазаря Моисеевича Кагановича:

Когда состоялся у нас первый громкий процесс о вредителях, по так называемому "шахтинскому делу"? В конце двадцатых годов? Были арестованы немецкие специалисты, и Лазарь Моисеевич, в ту пору член ЦK и секретарь ЦК партии, буквально слюной захлебывался от восторга. Получите, мол, свое, гiивохлебы-сосисочники! Восторгался выступлением на пленуме ЦK (1928 год) А. Рыкова, который заявил по поводу упомянутых арестов: партия должна подчинять те или иные процессы вопросам политики, а не руководствоваться абстрактным принципом наказания виновных по справедливости, к вопросам об аресте нужно подходить не столько с точки зрения интересов уголовной практики или принципа справедливости, сколько с точки зрения нашей большой политики.

Вот тут я, Лукашов, никогда не был согласен с политиканами. Только законы государства, а не мнение какой-то группы людей, могут определять порядок в стране. Иначе — произвол или анархия. Впрочем, произвол и анархия часто бывают как раз и нужны оппозиционерам, каким-то формальным или неформальным объединениям, для достижения своих, как правило, узкокорыстных целей.

Такой, значит, была точка зрения Рыкова и восхищающегося его словами Кагановича. Вот, значит, когда и кем откровенно и цинично высаживались, лелеялись ростки беспринципности, беззакония, насилия, которые пышно расцветут потом в тридцатых и сороковых годах, особенно при Гершеле Ягоде. А те, кто пестовал всходы, ростки жестокости, разве они не несут ответственности за то, что они насадили и вырастили на своих участках, прикрываясь всегда спиной общесоюзного "садовода" Сталина?

Много выступлений Кагановича я слышал, и главное впечатление такое: он всегда призывал к уничтожению, к разрушению, к пролитию крови. И знаете, что было особенно ужасно? Я мог понять Троцкого, любой ценой добивавшегося своих целей — хоть весь русский народ извести, но достигнуть своего (понять, но, разумеется, не принять!). Я мог уразуметь, чего и как добивается Сталин (хотя не всегда был солидарен с ним). По крайней мере ясно было, за что сражается тот или другой, во имя чего губит своих противников. А Кагановича понять я не мог. Он готов был уничтожать всех: немцев, русских, украинцев, своих соплеменников — кого угодно. У него, как и у Мехлиса, спрашивали: почему же такое гонение на евреев, ведь ты сам еврей! Но и тот, и другой высокомерно отвечали, особенно Мехлис: я не еврей, я — коммунист! Какая-то даже более страшная сила, чем сионизм, стояла за ними, заставляя их действовать несообразно с общечеловеческими понятиями.

Еще задолго до войны Каганович составил, подписал и разослал по всей стране директиву, в которой говорилось, что религиозные организации, в том числе православные и католические церковные советы, синагогиальные общества, муссаваллиаты и все другие, подобные им, являются в нашей стране легально действующей контрреволюционной силой, которая имеет влияние на широкие массы... А что значило подобное официальное заявление в то время? Ясно: с организованной контрреволюцией борьба ведется на уничтожение, оправданы любые меры против церковников. Если сразу после революции такая борьба велась стихийно, то в дальнейшем Каганович обосновал и поощрил ее официальным декретом. Прозвучал новый сигнал к разрушению храмов, мечетей, синагог. Даже сам Сталин ничего не мог противопоставить ультрареволюционной деятельности Кагановича, которая находила поддержку не только среди еврейской молодежи, но и вообще среди сельской и рабочей молодежи, рвущейся к конкретным, ощутимым делам. А самое простое и ощутимое — это разрушение. Самое доступное — не создавать новое упорным трудом, а совершать видимость деятельности, оплевывать, охаивать то, что было раньше. А ведь при этом охаиватели унижают твоих предков, твоих родителей, тебя самого, подрываются твои корни. Ты теряешь уважение к своему народу, к самому себе, И становишься рабом тех, кто организует и направляет это охаивание. Увы, юность часто нетерпелива, не отягощена знаниями, легко воспламеняется и нацелена отнюдь не на созидание. Благодатная почва для критиканов, ниспровергателей, горлопанов и карьеристов.

С апреля 1930 года по март 1935 года Лазарь Каганович возглавлял московскую партийную организацию, по существу был полным хозяином столицы и даже столичной области, У Сталина тогда имелось много забот, шла борьба за власть, поэтому Каганович оставался почти бесконтрольным и творил, что хотел. И натворил. Целенаправленно уничтожался исторически сложившийся образ Москвы. Деятельный "кабан" шел напролом, плевать ему было на прошлое и настоящее столицы — ничто не связывало его с этим городом, кроме каких-то особых, лишь известных ему, интересов. Вот некоторые из его "деяний". По предложению Кагановича или с его разрешения была уничтожена часть бульваров Садового кольца, были снесены Сухарева башня, Красные и Иверские ворота (последние — с часовней), разобрана Триумфальная арка. А главное — разрушен великолепный храм Христа Спасителя, на месте которого Каганович вознамерился воздвигнуть памятник себе, своему правлению: создать гигантский дворец Советов с залами на двадцать пять тысяч кресел и стульев. Но вышние силы посмеялись над ним, образовав там яму, бассейн, и поныне смердящий паром. Лишь восшествие на столичный партийный престол Н. С. Хрущева в 1935 году спасло Москву от дальнейших разрушений. Ведь Каганович замышлял не только снести ГУМ (якобы для расширения Красной площади), но уничтожить и сам Кремль, вместе сего церквами. Вот простор-то был бы для новостроек!

Я тогда говорил Сталину: в каждом городе, а тем более в Москве, первым секретарем и городским головой обязательно должен быть уроженец данного города, любящий его, болеющий за него. Но нет, повсюду, по всей России лезли, пробивались к руководству чужие люди. Политики, а не радетели.

Как забыть январь 1933 года, когда Лазарь Моисеевич выступил на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) и напрямик заявил: мало мы, товарищи, расстреливаем! По мере роста успехов социализма классовая борьба обостряется, да, обостряется, враг оказывает сопротивление, брызгая ядовитой слюной. А мы либеральничаем с врагами. Особенно на местах. В судебных органах установилась порочная практика, дают преступникам срок не по высшему пределу, часто даже по низшему. Чистить надо судебный аппарат, укреплять его такими товарищами, которые справедливо и безжалостно будут карать всех врагов.

Так получилось, что лично я живу не "неподалеку от Киева", а непосредственно в самом Киеве. "Неподалеку от Киева" у нас дача, в которую когда-то давно несколько раз пришлось съездить через городок Чабаны. Но если есть "Чабаны", то могут быть и "Кабаны". Это я решил проверить и обратился к картам области. Но ни на одной не нашел населенного пункта с таким названием.

Тогда я решил позвонить теще, которая в прошлом много ездила по области в командировки. На вопрос "Где родился Каганович?", она ответила почти не задумываясь: "По... -– Полесье, Полесское, центр Полесского района. А при Сталине он так и был – "Кагановичи", а потом его опять переименовали в Полесское".

Причем, сейчас он уже не центр района. Полесский и Иванковский районы сильно пострадали от Чернобыльской аварии, после которой центром Полесского района стало село Красятычи (ближе к Киеву). Таким образом, можно было бы позубоскалить по поводу того, что даже родину Кагановича "накрыл Чернобыль", если бы не тысячи жителей тех мест, испытавших судьбу, какую врагу не пожелаешь. И получается, что Успенский вполне согласен с правилом: "Не наврешь – не расскажешь". Но не только в этом месте ему приходится увлекаться фантазиями. Много размышлений он посвятил теме хронической "тайной" болезни верховного, которая потребовалась, чтобы объяснить (оправдать) некоторые действия Сталина в начальный период войны.

Кстати, общаться с "незаконченными" шизофрениками хоть и трудно, однако интересно и даже порой полезно. Как правило, они остроумны, оригинальны — медицина этого не отрицает. У них развито честолюбие и — избирательно — очень развита память, как опять же у Иосифа Виссарионовича. А еще его отличала особая сила воли, на чем они держался. Он мог придавить, заглушить в себе "всплески" болезни, но, разумеется, далеко не всегда. Я очень тревожился: что же будет теперь, когда непредвиденные события обрушились на него, выбив из колеи?!

Наша оздоровительная прогулка получилась несколько странной. Солнечным утром мы вышли на перекресток Рублевско-Успенского и Красногорского шоссе возле Первого поста, но направились не к Знаменскому, как обычно, а к микояновской даче. Само собой получилось: вероятно, потому, что дорога там идет под уклон, ослабленному болезнью Сталину шагать было легче. Этакий природный коридор, с обеих сторон сплошные зеленые стены: мощные стволы старых высоких сосен, под ними густой подлесок. Заросшие травой опушки обдавали нас ароматом цветения нагретой хвои; чуть приметен был запах грибной плесени,…"

Сталин – "незаконченный" шизофреник!!! Умотаться!!! И это подается истиной в последней инстанции!!! И это печатается миллионными тиражами!!! (Тираж этого номера "романа-газеты" – 2 016 500 экз. Подписано в печать 17.01.1992). Лихо!!!