С первых послевоенных лет и по настоящее время кое-где в печати бытует версия о том, что накануне войны нам якобы был известен план "Барбаросса", направления главных ударов, ширина фронта развертывания немецких войск, их количество и оснащенность. При этом ссылаются на известных советских разведчиков - Рихарда Зорге, а также многих других лиц из Швейцарии, Англии и ряда других стран, которые якобы заранее сообщили эти сведения. Однако будто бы наше политическое и военное руководство не только не вникло в суть этих сообщений, но и отвергло их. Позволю со всей ответственностью заявить, что это чистый вымысел. Никакими подобными данными, насколько мне известно, ни Советское правительство, ни нарком обороны, ни Генеральный штаб не располагали.
===============

“ДОКУМЕНТЫ 1941 в 2-х книгах”, научный редактор В.П.Наумов, Москва, 1998.

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Победы вермахта на европейском театре военных действий, особенно быстрый разгром Франции создали новую стратегическую ситуацию в Европе. Летом 1940 года произошел крутой поворот в военных планах Германии. Для осуществления своей идеи мирового господства Гитлер в качестве очередного объекта нападения выбирает СССР. Взвешивая шансы двух возможных вариантов следующих ударов вермахта – высадка в Англии или нападение на Советский Союз он сделал выбор в пользу "быстротечной кампании" против нашей страны.
.....
Документы свидетельствуют, что нападение 22 июня ни в коем случае не было неожиданным, как это впоследствии утверждалось Сталиным. Он, равно как и другие высшие партийные, государственные и военные руководители, располагал широкой информацией о немецких намерениях, доставляемой разведывательными и дипломатическими органами. Тем не менее жизненно необходимые меры не были приняты.... В конечном счете все это вылилось в тягчайшее преступление Сталина перед советским народом. .....

В черновых записях к своей книге Г.Жуков также признает, что для советского верховного командования не было неожиданностью ни количество немецких войск, сконцентрированных на советско-германской границе, ни сроки вторжения их. .....

К ЧИТАТЕЛЮ

Читателям предлагаются два тома советских, а также зарубежных (в основном германских) документов, показывающих фактическую сторону событий 1939 – 1941 гг.

Сборник документов подготовлен в соответствии с поручением Президента Российской Федерации Б.Н.Ельцина N: Пр-319 от 28 февраля 1995 г.
.....
В первые месяцы войны советская армия понесла тяжелейшие поражения. Противник захватил огромные территории, на которых воцарился жестокий оккупационный режим. Дивизии вермахта заняли Белоруссию, Прибалтику, оказались в глубине Украины, у стен Ленинграда, вышли на подступы к Москве. К концу 1941 года от кадровой армии, расположенной в приграничных районах запада СССР, осталось только 8 процентов. Потери невообразимы: почти 2 миллиона убитых, сотни тысяч раненых, около 2 миллионов солдат и офицеров только в летние и осенние месяцы 1941 года оказалось в плену.

Как могло случиться, что нашей стране, армии пришлось пережить столь тяжелую катастрофу? Что произошло? Было ли действительно внезапным нападение Германии на Советский Союз? Была ли готова страна к организованному отражению агрессии? Кто повинен в катастрофе 1941 года? Эти и многие другие "проклятые" вопросы продолжают жить, продолжают терзать сознание народов, воевавших против гитлеризма.
.....
Сразу же после начала агрессии Сталин объяснял все случившееся внезапностью нападения...
.....
Официальная историография многие десятилетия в объяснении трагических событий 1941 года не выходила за рамки той формулы, которую выдвинул Сталин. Более того, были запрещены какие-либо исследования этой болезненной проблемы, которые могли бы привести к нежелательным сомнениям. Все основные документы военного ведомства, внешней разведки, архива госбезопасности были закрыты от "посторонних глаз".

Итак, все объяснения катастрофы 1941 года покрывались сталинской формулой внезапности нападения, неожиданностью удара германской армии, .... Кроме того, говорилось, что вермахт уже имел опыт войны на западном фронте. ....

Эта формула, во-первых, возлагала всю вину на армию, которая не смогла оказать достойного отпора врагу. ....

Во-вторых, сталинская формула возлагала вину на разведку, которая якобы не смогла вовремя сообщить высшему руководству страны о готовящемся ударе, о сосредоточении войск противника на границах Советского Союза, о планах агрессии германской армии в целом.

Эта формула причин катастрофы полностью снимала ответственность за случившееся с политического руководства страны и лично со Сталина.

Страшную правду о начале войны тщательно оберегали и после смерти Сталина, так как она, эта правда – приговор режиму, эта правда о его преступлениях, за которые было заплачено миллионами жизней, неимоверными страданиями народа.

Ошибки, допущенные руководителями большевистской партии и советского государства, проявленные беспечность и непомерное самомнение, приведшие к трагедии, по сути своей, являются государственными преступлениями. Народ, который своим мужеством, самопожертвованием, терпением спас страну от гибели, имеет право знать правду о том, что произошло.

До сих пор не прекращаются ожесточенные дискуссии по коренным вопросам предыстории войны – и не только в нашей стране, но и среди ученых и политиков всего мира. ....Только сейчас появилась возможность заглянуть в тайные архивы и попытаться раскрыть правду о трагедии 1941 года. ....

Сейчас видно, насколько точно информировала Сталина советская разведка. Представленные в сборнике документы дают возможность увидеть объективную картину того, какие документы находились на столе Сталина в решающие месяцы, недели и дни накануне германской агрессии. ....

Академик Александр Н. Яковлев.
====================================

После отъезда министра иностранных дел СССР из Берлина на протяжении всего нескольких недель здесь перебывали кроме отмеченных лиц Серрано Суньер, царь Борис, состоялись свидания Гитлера с Петэном, Лавалем, Франко.

Становилось ясно, что гитлеровское правительство, не теряя времени, начинает собирать вокруг себя все силы, готовясь к большой коалиционной войне. Оно торопилось с осуществлением этих планов, так как понимало, что каждый сделанный им агрессивный шаг будет осужден Москвой и что время работает не на немцев.

В Берлине в это время в самых различных кругах населения начали распространяться слухи о том, что Германия ведет подготовку войны против Советского Союза. Поводом к этому служили различные мероприятия гитлеровских властей у границ нашей страны.

Германские власти с большим шумом провели массовое переселение жителей немецкой национальности из Прибалтики, Западной Украины, Белоруссии и Северной Буковины

На территориях Западной Украины и Западной Белоруссии, а также в прибалтийских странах и Северной Буковине проживало некоторое количество населения немецкой национальности. В связи с воссоединением Западной Украины и Западной Белоруссии с Украинской и Белорусской Республиками и вхождением прибалтийских стран и Северной Буковины в состав Советского Союза немецкие власти поставили вопрос о переселении в Германию лиц немецкой национальности, проживавших на названных землях. Советское правительство дало согласие на добровольный выезд указанных лиц.

Вся эта кампания была организована в атмосфере антисоветской пропаганды. Газеты красочно описывали “бегство” населения из этих областей и ликование переселенцев по поводу их возвращения на родину. Публиковались снимки, рисующие торжественные встречи “беженцев” на немецкой земле, “героизм” населения, которое, несмотря на холода, стремилось добраться до Германии.

Внимание наше привлекала также обстановка в так называемом польском генерал-губернаторстве. Даже на основании сообщений прессы было видно, что немцы здесь начали открыто вести подготовку к войне. Генерал-губернатор Франк предпринял инспекционную поездку вдоль советских границ ниже Перемышля, о чем крикливо извещала германская пресса. Издаваемая немцами “Варшауер цайтунг” опубликовала в связи с этим антисоветскую статью, в которой ее корреспондент, сопровождавший Франка, описывал в мрачных красках положение “по ту сторону границы”. В германской прессе появились сообщения о введении затемнения в восточных городах Германии, о запрещении поездок гражданского населения по железным дорогам в Восточную Пруссию без особых разрешений. В связи с этим широко распространились слухи о переброске германских войск с Балкан на восточные границы и о тайном посещении Гитлером Данцига. Каждую ночь через Берлин проходили поезда, груженные военной техникой, по дорогам в направлении на Кенигсберг и Варшаву бесконечным потоком двигались воинские подразделения.

Многие факты свидетельствовали о том, что гитлеровцы стремятся укрепить также свои позиции на юго-востоке страны. Большая роль отводилась немцами хортистской Венгрии. Газета “Берлинер бёрзен цайтунг” опубликовала статью под заголовком “Германо-венгерское братство по оружию”. В статье прямо подчеркивалось, что это “братство” создано в борьбе против России, против Советского Союза. Газета приводила следующие примеры этой борьбы: “В 1918 году германские и австро-венгерские войска из военно-политических и экономических соображений оккупировали Украину и Южную Россию и выдержали ряд совместно проведенных кровавых боев с большевиками”.

В заключение газета писала: “Венгрия и ее вооруженные силы, созданные заново с помощью держав оси, готовы, так же как и во время первой мировой войны, выступить с оружием в руках на стороне своих союзников”. Появление этой статьи в “Берлинер бёрзен цайтунг” — газете, финансируемой германскими промышленными кругами, в которой сотрудничали заправилы германской внешней политики,— не было случайным явлением. Когда я поинтересовался у сотрудника германского министерства иностранных дел, чем вызвана эта статья, то он беззастенчиво заявил, что, по его мнению, “она является ответом на поведение Советского Союза в болгарском и югославском вопросах”.

В этот период заметно меняется тон немецких газет в отношении СССР. Введенную Геббельсом систему антисоветской “мундпропаганды” начинает заменять открытая пропаганда с прямыми выпадами против Советского Союза. В газете “Дойче альгемайне цайтунг” каждую субботу начали публиковаться подстрекательские передовые статьи главного редактора Карла Силекса. Другие газеты не отставали в этом.

Появились статьи, которые давали понять, на какие силы собирается опереться Германия в войне против СССР. В прессе рекламировались статьи норвежского реакционного ученого Свена Гедина, который рекомендовал Германии решительнее браться за руководство всеми северными народами: в этом деле она может целиком положиться на Норвегию и Финляндию.

Но гитлеровцы и без подсказок Гедина знали, что Норвегия у них в кармане и что Финляндия в войне против СССР будет на их стороне. К этому времени они уже достаточно сумели опутать правящую верхушку Финляндии, которая и сама была не против снова поиграть с огнем.

После окончания “зимней войны” финны начали усиленно восстанавливать контакты с гитлеровскими властями, которые старались убедить их в том, что только с помощью германской армии они могут вернуть потерянное. Такие переговоры немцы вели в Берлине с “частными” финскими лицами и через посольские каналы. С финской стороны давали понять немцам, что они по-прежнему остаются их “братьями по оружию”. Доказательства этого не заставили себя долго ждать. Летом 1940 года, несмотря на протест Англии, правительство Финляндии согласилось передать Германии 60% никеля, добываемого в Петсамо, в результате чего германская военная промышленность становилась независимой в потреблении никеля.

В политических кругах Берлина усиленно распространялись слухи о том, что с финской стороны добиваются встречи с Гитлером или Риббентропом. Но в это время гитлеровцы не могли еще открыто идти так далеко в своих отношениях с Финляндией, чтобы не вызвать преждевременно подозрений в Советском Союзе. Поэтому связи с Финляндией укреплялись под видом безобидных мероприятий.

В августе 1940 года в Хельсинки были проведены спортивные шведско-финские соревнования. Финляндский спортивный союз пригласил на эти соревнования германское руководство спортом, в состав которого были включены представители германского вермахта. В сентябре этого же года в Хельсинки состоялись соревнования с участием спортсменов Германии, Швеции и Финляндии. Немцы произвели первую проверку поведения финнов по отношению к ним и остались довольны тем, как их там приняли. В журналистскую среду проникли сообщения и о том, что близкий к Герингу делец, некий Вельтиенс, побывал в Хельсинки и по поручению Геринга вел переговоры о продаже финнам немецкого оружия, а также оружия из складов, захваченных в Голландии и Бельгии. В августе в Берлин прибыла торговая делегация во главе с фон Фиандтом, который вместе с финским посланником Кивимяки вел переговоры с Риббентропом по вопросу о поставках оружия Финляндии.

С каждым днем все более становилось ясным, что Финляндия в своих военных планах делает открытую ставку на Германию. Немецкий посланник в Финляндии Випперт фон Блюхер, поддерживавший тесные связи с Маннергеймом, Таннером, Эркко и другими финскими сторонниками войны против СССР, то и дело появлялся в это время в Берлине. Видя податливость финнов, немцы официально поставили перед ними вопрос о том, чтобы им была разрешена транспортировка оружия в Северную Норвегию через финскую территорию. Воспользовавшись согласием финнов, немецкие военные транспорты прибыли в сентябре в город Вазу. Грузы были отправлены по назначению в Норвегию, но солдаты, сопровождавшие транспорт, остались на территории Финляндии. Так началось официальное военное сотрудничество финских и немецких властей против СССР, хотя это и делалось под видом антианглийских мероприятий. Германия после создания военного плацдарма на южной границе Советского Союза — в Румынии — стремилась основать военную базу у северных границ СССР. В марте 1941 года появились сведения о достигнутой договоренности между Берлином и Хельсинки по вопросу создания в войсках СС финского батальона наподобие датского, норвежского, голландского, которые уже имелись к этому времени в этих частях. В Финляндии был создан специальный комитет по вербовке добровольцев. Немцы прибывали в Финляндию в таком количестве, что не было уже смысла скрывать их назначение. Они в спешном порядке строили дороги и мосты в восточном направлении, сооружали новую “линию Маннергейма” с учетом последних достижений военной техники. В начале мая 1941 года в Финляндии была начата мобилизация. ....

Гитлеровцы старались осуществить свои агрессивные планы и на Балканах как ступень для будущего похода против Советского Союза. Маскируясь дружбой с СССР, гитлеровцы ставили своей задачей захватить и подчинить Югославию. ...

Перед немцами встал также вопрос, как будет себя вести население Болгарии в случае немецких требований присоединиться к “пакту трех”. Гитлеровцы не могли сбросить со счетов дружественные настроения болгарского народа к русским. Газета “Фёлькишер беобахтер” как-то писала: “Болгария экономически более тесно связана с Германией, но душа болгарского народа принадлежит России”.....

Из болгарского посольства с одобрения немцев усиленно начинают распространяться сообщения о том, что между Германией и СССР распределены сферы влияния в Европе и что Советский Союз одобрит вступление Болгарии в “тройственный блок”. ...

В марте 1941 года немцы организовали ярмарку в Лейпциге. Был там и наш павильон. На открытие были приглашены торговые представители ряда стран, в том числе и представители СССР. В это время в Берлин прибыли писатель Евгений Петров и корреспонденты ряда советских газет. 1 марта мы все отправились в Лейпциг. Жизнь в городе со времени моего последнего посещения полгода назад существенно изменилась в худшую сторону. Продовольственные магазины стояли пустыми, даже очередей не было, так как хозяева магазинов заранее известили жителей о том, что в этот день не ожидается привоза продовольствия. На улицах не было, как прежде, лотков с сосисками. Мы попробовали зайти в ресторан, чтобы перекусить, но были разочарованы, когда нам заявили, что мясных блюд нет. Мои товарищи оказались в затруднительном положении и в том отношении, что нигде нельзя было достать папирос....

Мы посетили находящийся в пригороде памятник “Битва народов” — колоссальную серую глыбу в форме усеченного конуса, построенный на месте битвы союзных войск с наполеоновскими войсками в 1813 году. Около 15 тыс. русских солдат полегло здесь. В память о них вблизи места боев построена православная церковь, превращенная предприимчивым русским попом в музей, за посещение которого он взимал плату.

2 марта в роскошном зале Лейпцигской филармонии, где торжественное открытие ярмарки началось с исполнения произведений Чайковского и Моцарта, Геббельс выступил с большой речью, в которой развивал идею европейского экономического сотрудничества, выражающего “дух новых отношений стран, составляющих объединенную Европу”.

Городские власти Лейпцига организовали вечер для представителей иностранной прессы. Я прибыл на этот вечер вместе с москвичами. В этот день повсюду распространились слухи о том, что германские войска вступили в Болгарию, хотя официальных подтверждений не было. Однако все интересовались вопросом: как будет на это реагировать СССР? И больше всего старались получить ответ на этот вопрос представители болгарской прессы, специально прибывшие на ярмарку. Среди них были редактор газеты “Слово”, а также корреспонденты болгарского агентства. Они уселись с нами за одним столом и разговор вели в одном направлении: что скажет Советский Союз в ответ на решение Болгарии присоединиться к “пакту трех”? Сами они много говорили о якобы согласованных действиях болгарского правительства с Москвой. На вечере с речью о задачах журналистов в условиях “новой Европы” выступил Карл Бёмер. За ним — депутат болгарского Народного собрания Шишков. Свою речь он начал с заявления о том, что открытие ярмарки совпало с таким “историческим событием”, как присоединение Болгарии к “пакту трех держав”. Речь он закончил словами: “Новая Европа под руководством Гитлера будет и дальше укреплять свое континентальное хозяйство и сотрудничество между странами”.

Во время речей наши болгарские соседи чувствовали себя неловко, особенно в момент, когда в зале из рядов немцев раздавались аплодисменты при упоминании имени Гитлера. Обстановка требовала, чтобы и они приняли участие в проявлении своих чувств по отношению к “фюреру”. Они смотрели на нас и ждали, будем ли мы аплодировать. Но видя, что мы совершенно равнодушно относимся к речам, они стали аплодировать буквально под столом. Их поведение Евгений Петров назвал “мелким блудом”.

После официальной части вечера к нашему столу подошел Шишков и начал высказывать свое мнение о значении присоединения Болгарии к “пакту трех” и о позиции Советского Союза. Вел он себя при этом нагло. “Присоединение Болгарии, — безапелляционно заявлял он,— произошло с ведома и согласия СССР. Прежде чем сделать этот шаг, Болгария запросила Советский Союз о его мнении”.

Затем он высказал предположение, что через две недели Югославия также присоединится к “тройственному пакту”. “Болгария,— сказал он,— в результате этой своей политики получит выход к Эгейскому морю, и мы скоро встретимся с Советским Союзом в Константинополе”.

Мы старались, как могли, сбить горячность с этого господина.

Последовавшее заявление Советского правительства в связи с вводом немецких войск в Болгарию, в котором осуждалась политика болгарского правительства, произвело ошеломляющее впечатление на германские и болгарские круги. Оно явилось ударом по той политике обмана, которую проводили гитлеровцы в отношении Балканских стран, используя советско-германские переговоры в Берлине, на которых якобы было договорено о сферах влияния в Европе и возможном присоединении СССР к “пакту трех”. Теперь, после того как этой лжи пришел конец, гитлеровцы начинают форсировать свои действия на Балканах.

Попытка немцев договориться с югославским правительством, как известно, закончилась в марте 1941 года неудачей для гитлеровцев. ....

6 апреля германские войска начали военные действия против Югославии, показав тем самым перед всем миром свои настоящие цели — захват Балкан.

Несколько слов о самой Лейпцигской ярмарке.

Приглашая Советский Союз на Лейпцигскую ярмарку, гитлеровцы пытались рассеять растущие сомнения в прочности советско-германских отношений, с тем чтобы не дать преждевременно проявиться со всей очевидностью их планам подготовки войны против СССР. Однако это мероприятие мешало созданию гитлеровцами необходимой антисоветской атмосферы среди населения Германии; советский павильон мог поднять в глазах немецкого народа авторитет СССР как миролюбивой державы и продемонстрировать ее экономическое могущество.

Поэтому еще в период строительства советского павильона и его оборудования соответствующие немецкие органы старались сузить его значение. Они добивались того, чтобы на выставке было меньше панорамных снимков СССР. Особенно их пугал “идеологический отдел” павильона — выставка книжной продукции и кино. Дирекция ярмарки, например, не соглашалась с тем, чтобы в центре этого отдела был выставлен портрет Суворова из известного одноименного фильма....

ПОЕЗДКИ ПО СТРАНЕ

Корреспондентский пункт ТАСС в Берлине постепенно разрастался. В конце 1940 года прибыл Николай Верховский, а вскоре еще двое корреспондентов: Андрей Ковалев и Павел Герасев. Теперь мы могли в одно и то же время делать ежедневные обзоры печати для Москвы, посещать пресс-конференции и клубы, совершать поездки по стране. Последние особенно становились важными, поскольку все более разрастались слухи о проводимых немцами военных мероприятиях в районах, прилегающих к СССР. Что делалось там в действительности — никто из нас не знал.

Мы долгое время пытались получить разрешение на поездку корреспондентов ТАСС в оккупированные немцами польские районы, но в министерстве иностранных дел всячески противились этому. Наконец удалось получить разрешение на поездку двух корреспондентов в Чехословакию и Польшу. Немцы, однако, формально согласившись на удовлетворение нашей просьбы, постарались “обезвредить” поездку. Когда я узнал у Штаудахера о плане этой поездки, то понял, что наши корреспонденты ничего не смогут там увидеть. Как мы и предполагали, корреспондентов провезли в закрытых автомобилях по маршруту Берлин — Прага — Краков. При остановках в городах немцы под различного рода предлогами не отпускали ни на шаг от себя корреспондентов, что вызвало разочарование последних.

В январе 1941 года союз иностранных журналистов в Берлине получил приглашение Артура Грейзера — гитлеровского гауляйтера оккупированной Познани — приехать к нему на охоту. Поскольку я продолжал оставаться в этом союзе, приглашение относилось и ко мне. Мы выехали в автобусе из Берлина. Среди нас были немцы: Шмидт, заместитель Бёмера Шипперт, главный редактор “Национальцайтунг” Шверин и другие представители немецких органов печати.

Вечером в день прибытия в Познань мы сидели у пылающего камина в особняке гауляйтера. Грейзер — один из организаторов “новой Европы” — отвечал на вопросы журналистов. Наглый, циничный, пропитанный духом ненависти к полякам и евреям, с видом всесильного монарха Грейзер рассказывал о том, что государственным языком в Познани является немецкий язык, хотя большинство населения говорит только по-польски. Им введен строгий режим для польского населения: поляки, например, не имеют права посещать магазины до 12 часов дня. Смеясь, он сообщал о том, что третью неделю поляки не получают хлеба и жалуются на это, как будто он обязан их кормить. “Прежде всего,— говорил он,— должны быть обеспечены фольксдойче” (так гитлеровцы именовали жителей немецкой национальности, проживавших на территориях других государств).....

Утром следующего дня мы охотились на зайцев в бывшем имении польского помещика графа Курнатовского — владельца 32 тыс. га леса и 12 тыс. га пахотной земли. Теперь имение принадлежало “германскому государству”, и в нем чувствовал себя хозяином немецкий управляющий.

Зимний ветреный день. По указанию гауляйтера в качестве загонщиков и носильщиков нашей охотничьей добычи были привлечены местные польские крестьяне. Со мной все время находился пожилой поляк. Я был рад ему, как родному человеку. После нашего знакомства он многое рассказывал мне о страданиях польского народа. Он обратил мое внимание на то, что в Познани “что-то происходит”, появилось много немецких войск. Гитлеровцы взялись отстраивать старый Познаньский дворец. “Говорят,— шептал он мне,— ожидают приезда Гитлера и здесь будет его ставка”....

В Познани я почувствовал холод и натянутость по отношению ко мне немецких чиновников. Лишь Шмидт пытался пустить мне пыль в глаза. Поздно вечером, отведя меня в сторону и положив фамильярно свою тяжелую руку на мое плечо, он сказал:

- Мы уверены, что дружба между Германией и СССР еще более укрепится. Не надо верить никаким вредным слухам.

В начале марта 1941 года в Вене немцы устраивали международную ярмарку, в которой принимал участие и СССР. Наместник Гитлера в Австрии Бальдур фон Ширах пригласил на ярмарку иностранных журналистов. Я также получил приглашение.

Весна в этот год на юге Германии началась внезапно и бурно. Поезд, в котором мы ехали в Вену, мчался по полям, залитым водой. Вода подступала прямо к железнодорожному полотну. Порой казалось, что мы движемся на пароходе, так как вокруг не было видно земли. То здесь, то там мелькали деревни, и их жители от дома к дому перебирались на лодках.

Утром увидели Вену, освещенную лучами весеннего солнца. Перед глазами мелькнула гладь реки — это был голубой Дунай, воспетый Штраусом. Весенний паводок придал ему силы и полноты, но вместе с тем лишили его нежности, голубизны — выглядел он серым.....

На следующий день нас пригласил в свою резиденцию — в бывший дворец Франца-Иосифа — гитлеровский наместник Ширах.

Мы поднимаемся по широкой устланной ковром лестнице дворца. Адъютант Шираха вводит нас в большой зал. Из-за огромного стола нам навстречу выходит стройный молодой человек с голубыми глазами. Это и есть Ширах. Он старается быть веселым и развязным. Познакомившись с нами, Ширах с места в карьер начинает беседу.

— Вот видите,— говорит он,— я жив и здоров. А ведь несколько дней тому назад английские газеты писали, что меня изуродовали на футбольном поле. Сообщали, что мою машину вместе со мной опрокинули.

Он кокетничает перед нами. Желает показать себя смелым человеком, знающим свое дело и осознающим важность своего поста....

На открытие ярмарки прибыл Лей. Его речь состояла из высокопарных фраз о деловом сотрудничестве в “свободной Европе”, свидетельством чему является Венская ярмарка. Немецкому хозяйству Лей обещал дать “фолькс-тракторы”. В конце своей речи он заявил: “В Европе будет руководить Германия”. В таком же духе выступал и Ширах.

Корреспонденты отметили, что ни в одной из речей Советский Союз даже не упоминался.

В Вене мне бросилось в глаза одно важное обстоятельство: местные газеты в более грубом, враждебном тоне, чем берлинские, пишут о нашей стране и среди населения открыто говорят о скорой войне против СССР.

Обедая в одном из ресторанов, в котором, между прочим, нам из мясных блюд предложили только кролика, я спросил сидящего рядом редактора берлинского издания эссенской “Национальцайтунг” Шнейдера, почему их московская корреспондентка фрау Перцкен не дает своих обычных еженедельных обзоров московской жизни. Шнейдер смутился и обратился с этим вопросом к сидящему рядом с ним главному редактору газеты Шверину. Ответ последнего был передан мне в следующем виде:

— Редакция газеты завалена сейчас официальными материалами и поэтому не имеет возможности использовать материал московской корреспондентки.

В Вене я случайно натолкнулся на факт подготовки немцами антисоветского фильма. На кинофабрике “Винер-фильм” нам показывали новые фильмы, только что выпущенные фирмой. Когда мы проходили через огромный двор кинофабрики, мое внимание привлекли многочисленные русские избушки, построенные в одной части двора. На мой вопрос, что это означает, какой-то референт ответил, что здесь снимается фильм о переселении немцев с занятых русскими территорий. Рекламы этого фильма с участием Паулы Весели я видел затем в Берлине за несколько дней до нападения Германии на СССР, но на экране он появился уже после начала войны. Это был грязный антисоветский пасквиль, с помощью которого гитлеровцы старались возбудить ненависть немцев к советскому народу.

ПОИСКИ НАДЕЖНЫХ СОЮЗНИКОВ

....
[В начале этой темы Филиппов описывает свои наблюдения за развитием отношений Германии с Италией и с Японией. Отмечает, что немцы не доверяли итальянцам и пытались добиться более конкретных совместных действий от японцев, во многом безуспешно. И переходит к отношениям Гитлера к Англии..

Многие факты говорили о том, что Гитлер не искал войны с Англией, а всякий раз старался показать ей свое намерение договориться о единстве действий в определении будущего Европы, о совместной борьбе против СССР. Следует отметить, что Черчилль, являясь противником СССР, оставался непреклонным в своей решимости воспротивиться германской мировой экспансии, а главное — не позволить Германии захватить английские колонии.

Линия Гитлера на полюбовную сделку с Англией сказалась и на ходе операций вермахта в Дюнкерке. Все иностранцы, находившиеся в то время в Берлине, были уверены в том, что английская армия будет уничтожена. Что касается чиновников министерства иностранных дел и министерства пропаганды, то они уже предупреждали нас об ожидающемся “экстренном сообщении” по поводу гибельного конца английской армии.

Но случилось невероятное. Немецкие танковые дивизии вдруг прекратили наступление. На глазах у немецких танкистов англичане отходили к побережью и погружались на суда, бросая технику. Гитлеровская авиация хотя в известной мере и препятствовала этой драматической экспедиции, но факт оставался фактом — английской армии была предоставлена возможность, хотя и с большими потерями, эвакуироваться

(События эти вошли в историю под названием “дюнкеркского чуда”. Суть его состояла в следующем. Несмотря на угрозу германского нападения на Францию, английское командование лишь к началу мая 1940 года сосредоточило на франко-бельгийской границе экспедиционную армию (около 12 дивизий). Как только гитлеровцы начали 10 мая агрессию против Бельгии, английские войска двинулись на север Бельгии. Но, придя в соприкосновение с немецкой армией, они без боя повернули обратно, не пытаясь даже удержаться на выгодных позициях, оставляя без прикрытия французских союзников и бельгийскую армию, которая вскоре капитулировала. По приказу из Лондона английская армия 27 мая начала эвакуироваться из района Дюнкерка. Это было по существу беспорядочное бегство английских дивизий, длившееся целую неделю, под угрозой окружения и полного их уничтожения наступавшими гитлеровскими войсками),

В политических кругах сразу же начались разговоры о “жесте” рейхсканцелярии, явно намекая на вмешательство Гитлера в дюнкеркские события.

После трагической эпопеи в Дюнкерке гитлеровская пропаганда начала было раздувать антианглийскую кампанию, угрожая вторжением на острова. Немцы надеялись сломить волю англичан к сопротивлению, толкнуть правительство Англии в свои объятия. Несмотря на понесенное поражение, Англия давала понять, что она собирает силы для серьезной борьбы в случае немецкой вылазки. Черчилль неоднократно напоминал Гитлеру о том, что Германию ждет тяжелая расплата, если она решится на интервенцию. В Берлине понимали, что такая стойкость Англии покоилась в значительной мере на уверенности, что в решающие минуты США встанут на защиту Великобритании.

Этого как раз и опасался Гитлер. Война на два фронта — против СССР и англо-американской коалиции — не соответствовала стратегическим расчетам германского генерального штаба. Поэтому снова усиливается заигрывание с Англией. Власти инспирируют в иностранных кругах слухи о том, что Гитлер никогда не решится на уничтожение могущества Англии из-за боязни того, что с разгромом Англии будет нарушено “мировое равновесие”. Этим они объясняли его постоянную “апелляцию к разуму” англичан. Так, выступая в рейхстаге 19 июля 1940 г., Гитлер заявил:

“В эти минуты я чувствую себя обязанным перед своей совестью еще раз апеллировать к разуму Англии. Я верю, что имею право это делать, потому что я не как побежденный о чем-то прошу, а говорю как победитель только ради разума...”.

Но Гитлер не только говорил, он и активно действовал для достижения поставленной цели. В это время много распространялось слухов о посредниках, которых немцы посылали в Англию в надежде уговорить ее правящие круги. В частности, говорили о неудачной попытке шведского короля выступить в такой роли.

Чем ближе подходили сроки приведения в действие “плана Барбаросса”-—развязывания войны против СССР,— тем энергичнее старались гитлеровцы обхаживать Англию. Мне вспоминаются при этом события мая 1941 года.

4 мая утренние берлинские газеты сообщили о том, что вечером состоится внеочередное заседание германского рейхстага, на котором будет сделано правительственное заявление.

Уже в полдень на улицах, идущих от канцелярии Гитлера к зданию оперы “Кроль”, выстроились полицейские караулы....

Когда я прибыл в здание оперы и спросил некоторых своих коллег о причинах созыва рейхстага, мне никто не мог сказать что-либо определенное. В центре первого ряда уже заполненной дипломатической ложи место занял маленький, коренастый японский посол Осима, рядом с ним — итальянский посол Альфьери, затем посланники стран, присоединившихся к державам “оси”. Постепенно садились на свои места важные, надменные члены германского рейхстага. Вскоре раздался барабанный бой, грянула музыка, и в дверях появился Гитлер, а за ним, как и следовало ожидать, Геринг, Гесс.

Начался доклад Гитлера. На этот раз Гитлер читал доклад вяло и, что не было похоже на него, мало нервничал. Его не прерывали аплодисментами. Гитлер не говорил ничего о перспективах окончания войны, отметив лишь, что в 1942 году Германия будет лучше вооружена, чем в 1941 году. К удивлению всех, он не выразил даже надежд и обещаний добиться в 1941 году победы, как это он делал прежде, и под конец речи упавшим голосом сообщил о потерях германской армии на Балканах. Вопросы же внешней политики им по существу были обойдены. Речь Гитлера вызвала самые разнообразные толки в политических кругах. Она оставляла широкое поле для различного рода политических комбинаций, при помощи которых гитлеровцы надеялись скрыть действительную линию германской политики. Неясный характер речи Гитлера сказался также и на комментариях германской прессы. Газеты писали вразнобой, чувствовали себя, казалось, неуверенными, не зная, что выдвигать на передний план в этой речи. Официоз министерства иностранных дел “Динст аус Дойчланд” 6 мая счел необходимым в связи с речью Гитлера подчеркнуть следующее:

“В Лондоне склонны сделать оптимистические выводы из того факта, что Гитлер ничего не сказал о германском вторжении на Британские острова и вообще не сделал никакого намека относительно дальнейших германских планов”.

Ход дальнейших событий показал, что Гитлер не случайно исключил из своей речи всякие угрозы против Англии, и “Динст аус Дойчланд” старалась как раз обратить внимание англичан на эту сторону дела. В этом, очевидно, и была главная идея созыва чрезвычайного заседания рейхстага. Гитлер не мог говорить о каких-либо военных планах и перспективах, не получив “последнего ответа” с Британских островов.

В германских политических кругах на вопрос, когда же Германия намеревается закончить войну, отвечали: “Вопрос, когда кончится война, является для Германии второстепенным. Главное состоит в нашей уверенности в победе”.

5 мая Шмидт на пресс-конференции заявил в этой связи: “Возможно, что эта победа произойдет быстрее, чем об этом некоторые думают. Германская армия не раз приносила миру неожиданности и сюрпризы”.

Это высказывание Шмидта о “неожиданностях и сюрпризах” германской армии привлекло внимание иностранцев, особенно после того, как через два дня после чрезвычайного заседания рейхстага Гитлер внезапно появился в Данциге.

Поездка Гитлера в Данциг была облачена в своеобразную сенсационную форму. Газета “Данцигер форпо-етен” 6 мая сообщила кратко о пребывании Гитлера в Данциге. В, Берлине делают вид, что ничего не знают об этом. Все газеты молчат, окружая поездку Гитлера тайной. Только 8 мая Шмидт заявил корреспондентам, что “Данцигер форпостен” по ошибке поместила сообщение о поездке Гитлера, не согласовав это сообщение с соответствующими вышестоящими организациями. Для всех журналистов была ясна абсурдность ответа Шмидта, тем более что вслед за своим первым сообщением та же данцигская газета опубликовала большую статью, посвященную пребыванию Гитлера в Данциге.

Поездка Гитлера в Данциг была задумана нацистами как большая политическая диверсия — демонстрация перед правительством Англии готовности Германии к нападению на СССР. Надуманная характеристика публикации в данцигской газете сообщения о поездке “фюрера” как “провал секретности” лишь еще больше привлекла внимание к этому событию. Но для того чтобы не вызвать подозрений у СССР о смысле этой поездки “фюрера” в Данциг, немцы старались убедить нас в том, что эти демонстративные мероприятия связаны с подготовкой немцев к вторжению в Англию.

А тем временем произошло новое событие — полет Гесса в Англию.

Все присутствовавшие на этом внеочередном заседании германского рейхстага могли видеть Гесса, торжественно входившего в зал позади Гитлера и Геринга. В правительственной ложе он, сидя рядом с Гитлером, как обычно, был мрачен и замкнут. За все время заседания он ни с кем ни проронил ни одного слова. В противоположность сидевшему справа от него Риббентропу, который следил взглядом за каждым движением Гитлера и сосредоточенно слушал его речь, Гесс, заткнув руку :за ремень, казалось, никак не проявлял своего отношения к тому, о чем говорил Гитлер. Он смотрел безразлично и тупо в пространство зала. И никто не мог подумать тогда, что через несколько дней Гесс очутится в Англии. Возможно, что это было известно только двум лицам — Гитлеру и самому Гессу.

Гесс был избран для такой миссии не случайно. Он прежде всего считался в германских политических кругах большим приверженцем Англии. Было известно, что Гесс болезненно воспринял объявление Англией войны Германии. Он добивался установления взаимопонимания между Германией и Англией, используя свои тесные связи с представителями тех английских кругов, которые были близки к правительству Великобритании. За все время состояния войны с Англией Гесс никогда не выступал против нее. Так, 2 мая 1941 г. газета “Фёлькишер беобахтер” сообщила о том, что в Аугсбурге на заводе Мессершмита состоялось торжественное заседание рабочих, на котором с речью выступил Гесс. Газета передавала полный текст речи Гесса, но в ней ни слова не было сказано об Англии. Гесс призывал германских рабочих повысить производительность труда в области военного производства, но против кого будет использована мощь германской военной машины, кто враг Германии — он ничего не сказал.

Что касается технической стороны намеченного мероприятия, то и с этой точки зрения кандидатура Гесса была наиболее благоприятной. Гесс считался асом, он завоевывал не раз призы на спортивных летных соревнованиях. Личная жизнь Гесса наилучшим образом создавала возможности для различного рода маскировки намеченного полета. За годы, предшествовавшие “случаю с Гессом”, в политической жизни Германии Гесс стоял особняком, в прессе его имя не выпячивалось, хотя он и считался правой рукой Гитлера. При проведении массовых политических кампаний имя Гесса редко упоминалось. Многие распоряжения, исходившие из партийной канцелярии, имели подписи не Гесса, а Бормана или других партийных деятелей. Часто при выступлениях Гитлера, как, например, на заводе “Борзиг” или во Дворце спорта, среди руководителей правительства Гесс отсутствовал. “Тайная поездка” Гитлера в Данциг 6 мая также проходила без Гесса.

Гласные и негласные агенты Геббельса всегда при случае старались принизить роль Гесса в руководстве германским государством. Они распространяли самые разнообразные слухи о жизни Гесса — его замкнутости, отчужденности, намекали на “болезненные наклонности”.....

На пресс-конференции в министерстве пропаганды собралось большое количество журналистов. Повсюду можно было слышать разговоры о “скандальной истории” с Гессом. Открывая пресс-конференцию, Карл Бёмер заявил, что во избежание различного рода высказываний по поводу судьбы Гесса он вынужден сделать следующее заявление, которое носит полуофициальный характер.

— Гесс,— заявил Бёмер,— почти в течение восьми .пет страдал желудочными заболеваниями и вследствие этого — бессонницей. Ужасная болезнь Гесса была неизлечима, и ему приходилось переносить страшные боли. С течением времени, особенно за последние два года, эта болезнь приняла еще более резкие формы и вызвала психическое расстройство у Гесса. В результате этого Гитлер постепенно освобождал Гесса от его политических обязанностей. Перед началом войны Гитлер сделал заявление, в котором он назначил своим заместителем Геринга. Трагический случай с Гессом,— продолжал Бёмер,— произошел в результате приступа сумасшествия.

Гесс 10 мая тайком от своих адъютантов приехал на аэродром, взял машину “мессершмит-110” и вылетел в неизвестном направлении. Согласно английским сообщениям, Гесс находится в Англии. Больше о нем у нас никаких сведений нет. Гесс, несомненно, совершил этот поступок в приступе сумасшествия,— подчеркнул Бёмер.— Если бы он был в здравом рассудке, то он не полетел бы в Англию, а направился, скажем, в Швецию или Швейцарию. Этот трагический случай,— заключил Бёмер,— не имеет никакого отношения к внешней политике Германии.

На просьбу журналистов рассказать о письме Гесса Бёмер ответил, что сейчас он этого не может сделать, но что позднее, возможно, оно будет опубликовано.

Официальные круги решительно опровергали лишь слухи о том, что Гесс страдал манией преследования, так как это выдавало характер отношений между лидерами в гитлеровской партии. Но зато они явно поощряли распространение слухов о связях Гесса с астрологами, хиромантами.

Иностранные журналисты поражались всем этим. Трудно было понять, почему человека, который еще вчера именовался заместителем Гитлера по руководству партией, сегодня на всех берлинских перекрестках называют сумасшедшим.

В то время, когда Бёмер на пресс-конференции сообщал журналистам путаные сведения о Гессе, английское радио передавало на весь мир о том, что Гесс благополучно опустился на парашюте в Шотландии. Передавались даже подробности: Гесс при посадке слегка повредил ногу, и ему была оказана медицинская помощь. После всего этого нелепо было говорить о сумасшествии человека, который спокойно довел свой самолет до условленного места и выбросился на парашюте.

Журналисты давали самые разнообразные объяснения причины полета. Но во всем этом хоре разнообразных догадок и мнений явствовала одна мысль: полет Гесса — важное событие, связанное с подготовкой Гитлера к “большой войне”. Учитывая ту ситуацию, которая складывалась к этому времени на Балканах, а также обострение советско-германских отношений, многие приходили к выводу о том, что маршрут Гесса был не случайным и что за этим полетом кроются далеко идущие расчеты и планы Гитлера. Американец Говард Смит говорил мне, что к полету Гесса следует отнестись со всей серьезностью. Немцы, отмечал он, не случайно подчеркивают, что Гесс питал иллюзии в отношении того, что он сможет добиться взаимопонимания между Германией и Англией. Кто знает, подчеркивал Смит, не прячется ли за всеми этими фактами новая германская авантюра, направленная против Советского Союза. Гесс имеет много знакомых в Англии и может с ними договориться.

(От имени английского правительства с Гессом вел переговоры представитель министерства иностранных дел бывший советник английского посольства в Берлине Киркпатрик; кроме того, с ним встречались видные представители правящих английских кругов: Саймон, Бивербрук, Дафф-Купер и др.).

Гитлеровцы же продолжали запутывать и вместе с тем прояснять дело с Гессом. В вечерних газетах 13 мая ныло опубликовано дополнительное сообщение о полете Гесса. Оставленные Гессом бумаги, говорилось в сообщении, свидетельствуют о том, что он усиленно добивался мира между Германией и Англией, что и явилось причиной его полета.

Таким образом, Гесс из ненормального, каким его еще утром пытались представить, к вечеру стал “способным” говорить с англичанами о реальных вещах. Его теперь объявляли идеалистом, ему приписывали так называемую “идею фикс”, которая заключалась в стремлении добиться вечного мира между германскими народами. Идеалист Рудольф Гесс, по словам геббельсовских информаторов, принес себя в жертву “идее спасения Англии от катастрофы”.

История с полетом, как она рисовалась на страницах германских газет, была для многих рядовых немцев по меньшей мере странной и загадочной. У газетных киосков собирались группы берлинцев и обменивались мнениями по поводу происшедшего события. Одно дело, когда Гесса сначала объявили сумасшедшим. При этом можно было сочувствовать больному и удивляться лишь тому, что в стране у руководства находился сумасшедший человек, который мог при случае оказаться и во главе государства! Но когда вопреки сказанному сообщают, что Гесс сознательно бежал в Англию со своей “идеей фикс”, то это уже нечто другое... Люди в недоумении покачивали головами, пожимали плечами, а некоторые бросали по адресу Гесса словечки вроде “грязная свинья”, “паршивая собака”.

Машина лжи продолжала свое дело. Гитлеровцы стремились доказать, что случай с Гессом не имеет связи с внутренней германской политикой и особенно с германской внешней политикой. Официоз “Динст аус Дойч-ланд” так и писал, что случай с Гессом надо рассматривать как “личную трагедию, которая целиком лежит за пределами руководства и формирования германской политики и ее решений”.

Гитлеровцы старались застраховать себя на случай, если англичане начнут разглашать “тайну гессовской миссии”. “Динст аус Дойчланд” предостерегающе писал, что “следует ожидать всяческого злоупотребления личностью Гесса в интересах британской военной пропаганды”. На пресс-конференции было даже заявлено, что англичане, возможно, попытаются отнять рассудок у Гесса каким-нибудь медицинским средством.

Отнять рассудок у сумасшедшего! Так запутались гитлеровцы в своей собственной лжи.

ОБСТАНОВКА НАКАНУНЕ ВОЙНЫ

Конец 1940 и начало 1941 года проходят в Германии под знаком подготовки к “большой войне”. Проводится мобилизация ресурсов, строгий учет запасов сырья, товаров, продовольствия и рабочей силы. Место мужчин на многих производствах заняли женщины. По официальным сведениям, в различных отраслях хозяйства Германии работало свыше 6 млн. женщин. Большинство обслуживающего персонала на берлинских железнодорожных вокзалах состояло из женщин. Они работали стрелочницами, составителями поездов, контролерами. На линиях метрополитена, за исключением водителей поездов, все должности занимали женщины. На городском транспорте Берлина женщины работали не только кондукторами, по и вагоновожатыми, чего раньше не допускалось. Женщины стали также водителями такси. В ресторанах, кафе, кино, театрах уже редко можно было встретить мужчину в качестве обслуживающего персонала. Письма нам стали приносить женщины-письмоносцы. В печати часто начали появляться заметки о судах над женщинами, уклоняющимися от работы. Было опубликовано распоряжение о том, что женщины от 18 до 25-летнего возраста обязаны отработать один год в сельском хозяйстве.

В связи с вовлечением женщин в производство гитлеровцы натолкнулись на другую проблему — преступность среди молодежи. Оставшись без родительского присмотра, дети целиком и полностью попадали под растлевающее влияние нацистской пропаганды, ее бредовых и преступных идей. По официальным данным, уже в 1939 году за различные преступления было осуждено 298 тыс. юношей. Большинство из них было отправлено в концлагеря, 136 казнены, 11 присуждены к пожизненной каторге. .... И все же власти были вынуждены в январе 1941 года принять новое положение о наказании молодежи, предусматривающее более строгие карательные меры по линии государства и гитлеровской молодежной организации.

Государственные органы все сильнее “закручивали гайки” в области экономики. Поскольку торговцы, содержатели магазинов пытались прятать товары, начались налеты на магазины и разоблачения в печати хищений товаров. Геринг объявил всеобщий поход за железным ломом и издал распоряжение о снятии бронзовых колоколов и железных решеток и ставней для “создания требуемых запасов металла”. Кампанию сбора металла открыл сам Гитлер, сдав на склад металлолома свой бронзовый бюст, подаренный ему Герингом в день рождения. На сборные пункты жители тащили медные кастрюли, подсвечники, различного рода металлические украшения, металлические фигурки руководителей фашистской Германии, в том числе Гитлера, Геринга. ....

Начались ограничения в пользовании уличным транспортом. Личные автомобили были конфискованы. Появилось распоряжение властей, которым запрещалось нанимать такси для поездки в театр, в рестораны. В такси разрешалось ездить только по делам службы, рекомендовались коллективные поездки. При найме пассажир был обязан назвать место поездки и цель. За нарушение правил отвечали пассажир и шофер. В печати замелькали сообщения о штрафах, судебных наказаниях за нарушение транспортных порядков.

В материальную подготовку войны нацисты вовлекали все население, изощренно изобретая для этого самые разнообразные формы. Одной из них являлась “винтерхильфе” — зимняя помощь. Под видом благотворительности по всей стране начиная с 1 октября 1940 г. проводилась кампания по сбору средств в виде приобретения лотерейных билетов, на которые обычно никто не выигрывал, покупки значков с портретами Гитлера или с каким-либо цветком. В воскресные дни на улицы Берлина выходили члены “гитлерюгенд”, женских и других нацистских организаций. Побрякивая кружками, они по двое-трое становились на всех углах и перекрестках и вымогательски предлагали “помочь родине”. Они отравляли настроение гуляющей в парках публике, нагло стояли у столиков ресторанов, добиваясь подачек. Как-то раз, не видя на наших костюмах никаких купленных значков и принимая нас за немцев, паренек упорно приставал к нам на Потсдамерштрассе. Когда мы грубо крикнули ему: “Пошел прочь!”, он вытаращил на нас от удивления глаза.

Самым тяжелым для населения было плохое продовольственное снабжение. Готовясь к “большой войне”, гитлеровцы создавали огромные резервы продуктов для армии. На ухудшение снабжения в известной мере влияло также переселение значительного числа немцев из восточных областей.

Продовольственные нормы были сильно урезаны. На педелю отпускалось: хлеба — 2 кг 400 г, мяса и мясных изделий — 500 г, маргарина — 250 г, сахара — 250 г. Молоко выдавалось лишь детям. Власти ввели нормирование потребления картофеля и сообщили о резком сокращении производства пива.

Многие продукты стало очень трудно достать даже по продовольственным карточкам. Это приводило в сильное расстройство домохозяек. Продовольственные трудности подрывали веру во всемогущество “Третьей империи”, во всесилие Гитлера. Геббельсовская пресса с возмущением набрасывалась на тех, кто в трамваях, в кино, в очередях “брюзжит” по поводу недостатка продовольствия и переносов сроков отоваривания продовольственных карточек. ....

Наша “динстмедхен” часто стала возвращаться домой без продуктов, со слезами на глазах. Она с ужасом рассказывала о больших очередях за мясом и молоком и задавала нам вопрос: “Что же будет дальше?”. Мы шутя адресовали ее за ответом к Герману Герингу.

Продовольственный режим становился все жестче. Из магазинов исчезли пирожные, торты, которые уже давно изготовлялись из всякого рода химикалиев. Рестораны прекратили отпуск обедов без предъявления “купонен” — продовольственных талонов. Теперь по вечерам в заключение пресс-конференций журналисты выстраивались в длинную очередь у стола геббельсовского чиновника за получением продталонов и различных “бецугшайнов” (ордеров) на промышленные товары.

К началу 1941 года власти значительно сократили выдачу угля для бытовых нужд. По утрам мы мерзли от холода и угрожали своему хозяину Шуберту, что покинем его жилище в поисках более теплых мест. Но хитрый делец знал, что в эту зиму найти теплый уголок в Берлине нельзя.

Ограничение продажи пива не ускользнуло от острых глаз журналистов. Этому факту было придано серьезное значение. На пресс-конференциях посыпались вопросы. Карл Бёмер сначала отделывался шутками вроде того, что, “очевидно, в Германии также начали производить ,,московские коктейли"” (— термин, пущенный гитлеровцами в обиход в период советско-финской войны. Так они называли бутылки с горючим, использовавшиеся в борьбе против танков).

Затем официально было объявлено, что пиво в большом количестве идет в армию для солдат к пасхальным дням и что это — явление временного порядка. Но вскоре продажа пива была вовсе прекращена. Предприимчивый Герман Геринг пустил в производство безалкогольное пиво. Это лишь усилило недовольство жителей. Очевидно, этим были вызваны появившиеся в барах призывы к посетителям: “Умейте возмущаться молча”.

Тяжело приходилось курильщикам — в киосках выдавалось лишь по 3—5 папирос в одни руки. Наши тассовские курильщики вынуждены были каждое утро перед работой подолгу стоять в очередях около нескольких киосков, для того чтобы создать запас курева на сутки.

Даже эти, казалось бы, мелкие явления обыденной жизни в политических кругах Берлина ставили в прямую связь с мобилизацией ресурсов руководителей “Третьего рейха” для осуществления планов “большой войны”.

С начала зимы 1940/41 года немецкие власти начали чинить советским журналистам всякие препятствия в работе. За нами установилась тщательная слежка. Нашу домашнюю работницу-немку раз в неделю вызывали в полицию. Возвращаясь, она жаловалась на то, что у нее все время допытываются, чем занимаются корреспонденты ТАСС, кто к нам ходит. .....

Для отделения ТАСС мы купили автомобиль — маленькую оппелевскую “олимпию”. Получив шоферские права, я начал ездить на прогулки по городу. Это еще больше насторожило гестаповских агентов. ....

Гитлеровцы начинают ущемлять наши корреспондентские права, не желая информировать нас о происходящих событиях. О некоторых “торжественных актах” в гитлеровской канцелярии геббельсовские чиновники извещают нас с явным опозданием, и мы фактически лишаемся возможности попасть туда. Мне отказали в поездке в Грецию, куда вместе с чиновниками министерства пропаганды отправлялась группа представителей иностранной прессы. Я решил высказать свое недовольство, а главное узнать, что ответят немцы. Вечером на пресс-конференции в частном разговоре сотрудник Геббельса Маурах сказал мне:

— Мы отправляем туда тех журналистов, которые опишут то, что они видели, в частности силу немецкого оружия. Американцы, например, обязательно будут писать. Вы же если и сообщите что-либо для своей печати, то все равно газеты ничего не дадут. Мест в машинах очень мало, и нам приходится ужиматься.

Мое замечание о том, что мы рассматриваем это как недружелюбный по отношению к нам шаг, не подействовало на немцев.

Из германской прессы исчезают статьи о германо-советской “дружбе”, информация о жизни в СССР. Корреспонденции из Москвы немецких журналистов перестали появляться в печати. В начале марта 1941 года я как-то случайно встретил в Берлине московского корреспондента агентства ДНБ Шюле, с которым познакомился, еще находясь в Москве. На мой вопрос: “Почему вы ничего не пишете?” — он откровенно сказал:

— Мы пишем по-прежнему много, но нас не печатают. Я уже запрашивал агентство по этому поводу и вот теперь прибыл сюда выяснить все на месте. Мне кажется, что это является ответным мероприятием на молчание московских газет.

Заметно изменилось к нам отношение и со стороны хозяина дома Шуберта, который был расстроен складывающейся не в его пользу экономической обстановкой в стране.

С начала войны против Польши Шуберт открыл в первом этаже здания, в котором мы жили, магазин “Ковры и обои”, где наряду с различного рода половиками, оконными занавесками продавались маскировочное полотно и черная бумага. Все эти товары после объявления затемнения в Берлине становились остродефицитными. Шуберт строил планы расширить это предприятие. Однако он обманулся в своих расчетах, не зная закона о подготовке к “тотальной войне”, поглотившей не только людей, но и все внутренние ресурсы, в том числе всякого рода половики и занавески. Магазин Шуберта работал уже с перебоями из-за отсутствия товаров и был на грани краха....

Отношения мои с Шубертом обострились в период английских бомбардировок Берлина. Всех жильцов дома Шуберт стремился вовлечь в строительство и оборудование бомбоубежища. Мне в конце концов пришлось уступить его домогательству и внести на это дело свыше 50 марок. “Бомбоубежище” оказалось маленьким полуподвальным помещением, вторую половину которого занимал портье со своей семьей. Раньше здесь хранился торговый архив Шуберта. Сначала Шуберт старался как-то создать уют в этом погребе: постелил в коридоре ковер, притащил стулья, а на кругленький столик поставил даже графин с коньяком на случай, если кому-нибудь станет дурно,

Для многих берлинцев первые ночи, проведенные в бомбоубежище, казались романтическими и почти безопасными. Утром многие хвастались по телефону своим знакомым из других городов тем, что им пришлось первыми увидеть “томми” над Берлином. Берлинцы верили, что наглости англичан будет быстро положен конец авиацией Геринга. Но за первыми ночами последовали многочисленные бессонные ночи. В Берлине появились убитые и раненые.

В апреле 1941 года англичане начали подвергать Берлин особенно разрушительным бомбардировкам, сбрасывая на город бомбы больших калибров — до 250 кг. Иногда к немецкой столице одновременно прорывалось 60— 70 самолетов.

К этому времени романтика первой ночи в нашем убежище исчезла вместе с коньяком. Мы начали выражать Шуберту недовольство нашим “погребом”, так как он явно был небезопасным. Деревянная дверь его наполовину выходила на улицу, и даже маленький осколок бомбы мог пробить ее. ...

Хозяин успокаивал нас тем, что железная дверь для убежища скоро будет им получена, так как органы власти уже собрали деньги на это. Но шубертовской мечте так и не пришлось осуществиться. Несколько времени спустя распоряжением властей у дома Шуберта была снята железная решетка и выломаны железные ставни. К нашему огорчению, фрау Шуберт вскоре забрала из убежища даже стулья, и мы должны были во время налетов или стоя коротать время, или тащить сюда свои стулья из квартиры.

Мы начали подсмеиваться над Шубертом. Его раздражало наше приподнятое настроение, когда англичане усердствовали в бомбежке Берлина. Но особенно он выходил из себя, когда я после тяжелых раскатов от взрыва снарядов выходил из убежища на улицу, чтобы посмотреть, где возникли пожары. Он ссылался на полицейские предписания, запрещающие находиться на улице во время тревоги, и не хотел выпускать меня. Я же ссылался на права журналиста появляться всюду и везде....

Как грибы после теплого дождя, в Германии стали возникать различные общества по изучению Востока. Появились многочисленные журналы вроде “Восточная экономика”, “Восточное право”, “Восточная природа”, “Восточная культура”. Всю эту деятельность по “изучению Востока Европы” возглавляла центральная организация— “восточное бюро” под руководством Альфреда Розенберга. Такой интерес к славянским странам нельзя было объяснить пробуждением “научных страстей” у гитлеровских геополитиков. Это было началом активной подготовки кадров для освоения богатств Восточной Европы.

Однажды с одним работником посольства мы попали на вечер в “восточное бюро” на Курфюрстенштрассе. Здесь мы встретили группу немецких офицеров, редакторов журналов и газет, большое число прибалтийских немцев. Нам бросились в глаза выставленные в зале советские книги о жизни в СССР и среди них пять-семь экземпляров только что вышедшего тома БСЭ, посвященного СССР. Мы видели, как за многими столиками немцы внимательно изучали содержащиеся в томе БСЭ карты размещения полезных ископаемых СССР, сети железных дорог. Гитлеровцы открыто высказывали нам свое восхищение таким “богатым, всеохватывающим изданием”.

Геббельс все больше открывал шлюзы для антисоветской пропаганды. 26 января 1941 г. пресса опубликовала обратившее на себя внимание сообщение о том, что 4 тыс. студентов мобилизованы на работу “военно-пропагандистского характера”. Газеты подняли кампанию по возвеличиванию старых германских генералов и их “боевых подвигов” в борьбе против Страны Советов. Опубликованная в газетах биография генерал-фельдмаршала Кюхлера была вся построена на описаниях его борьбы в Прибалтике против Красной Армии.

Печать особенно стремилась превозносить “военный гений” Гитлера. 20 апреля 1941 г. Гитлеру исполнилось 52 года. В посвященных ему статьях Гитлер рисовался как величайший полководец. Газета “Фёлькишер беобахтер” напечатала статью генерал-фельдмаршала Рейхенаупод названием “Полководец”. ...

В правящих германских кругах, очевидно, заметили, что антисоветская пропаганда в печати хватила через край, поэтому в целях маскировки военных мероприятий против СССР снова были пущены слухи, будто бы между Москвой и Берлином “что-то намечается”; заговорили о возможности новых визитов видных деятелей то ли Германии, то ли Советского Союза. На очередном “четверге”, устроенном редактором “Национальцайтунг” Шнейдером в клубе прессы на Лейпцигерштрассе, он спросил у меня о возможности прибытия в Берлин видных руководителей СССР. Я ответил ничего не значащей фразой. Тогда Шнейдер заявил:

— Я допускаю, что в Берлин приедет сам Сталин. Об этом говорят в наших кругах.

Такого рода слухами гитлеровцы пытались отвлечь внимание мировой общественности и немецкого народа от фактов усиленной подготовки войны против СССР.

В Берлине проживало большое количество русских эмигрантов. В магазинах, ресторанах, министерствах — всюду можно было услышать русскую речь. На центральном телеграфе Берлина наша связь с Москвой обслуживалась русскими телеграфистками.

Когда в первые дни моего пребывания в Берлине я испытывал затруднения при связях с Москвой ввиду слабого знания немецкого языка, на выручку мне всегда приходила какая-нибудь телеграфистка — русская эмигрантка.

Особенно много в Берлине было русских шоферов такси..... Через этих шоферов я узнал о жизни русских эмигрантов в Германии. Среди эмигрантов были и те, которых революция выбросила из особняков и дворянских гнезд. Они и здесь пользовались различного рода привилегиями: их допускали к работе в министерствах, для них в Берлине существовали клубы, рестораны. Эту верхушку белой эмиграции гитлеровцы активно использовали в антисоветских планах. Для них гитлеровцы содержали в Берлине газету “Новое слово”, которая в период нормализации германо-советских отношений служила рупором Геббельсу для открытой антисоветской пропаганды, поскольку, как заявляли мне немцы, они не могли отвечать за русскую “независимую” газету. ....

Верховным идейным вдохновителем и руководителем белогвардейских организаций являлись Альфред Розенберг и ряд видных сотрудников министерства пропаганды. Розенберг группировал вокруг себя “балтийских квислингов”, заранее раздавая им видные посты в странах Прибалтики. Характерно, что, работая с прибалтами, он и среди них старался проводить политику разъединения, натравливания друг на друга. Им была пущена в ход “теория” о наиболее германизированных группах прибалтов, которые должны стоять над другими народами Прибалтики.

Крымский грек Деспотули превратил газету “Новое слово” в собирательный орган всей русской эмиграции. При этой газете существовало центральное правление..... В состав этого центра входили А. Бунге, А. Врангель, В. Деспотули, П. Перов и др. .... С начала 1941 года газета “Новое слово” перешла к яростным выступлениям против СССР. В ее ряды влились реакционные элементы прибалтийской эмиграции во главе с бывшим литовским посланником в Берлине Шкирпой. Можно сказать, что все то, о чем думали и мечтали в это время в правящих германских кругах, как в капле воды, отражалось на страницах “Нового слова”.

Белогвардейщина открыто приветствовала подготовку немцев к осуществлению вторжения в Советский Союз. 26 января 1941 г. газета поднимает вопрос: “Возможен ли национал-социализм в России?”. Хотя редакция заявляла, что “из этой пересадки, кроме конфуза, ничего не получится”, однако считала эту мысль “соблазнительной тем, что она на передний план выдвигает надежду на чью-то постороннюю помощь”.....

Накаленная политическая атмосфера в советско-германских отношениях свидетельствовала о приближающемся взрыве. Теперь всякое событие внутри Германии или в СССР, каждый шаг во внешней политике этих стран рассматривались всеми с точки зрения возможности вспышки. Каждую субботу в час дня в министерстве иностранных дел, прежде чем покинуть пресс-конференцию, журналисты спрашивали Шмидта или Штумма:

— Можно ли спокойно завтра выезжать за пределы Берлина?

И никто не смеялся над этим вопросом. Все знали, что Гитлер обычно предпринимал всякие авантюры и проводил даже внутренние важные мероприятия именно в воскресные дни. ... Таким образом, вопрос, который ставили журналисты, напоминал всем о том, что война между Германией и СССР может возникнуть в любой воскресный день. Немцы пожимали плечами вместо ответа, делая вид, что им якобы непонятна сама постановка этого вопроса.

А слухи о немецких военных приготовлениях против СССР ползли все шире и шире. Говорили о том, что гитлеровцы снимают свои оккупационные войска с Атлантического побережья и направляют в “польское генерал-губернаторство”. Сообщали, что в Кенигсберге создана штаб-квартира гитлеровской армии, которая непосредственно руководит всей подготовкой военных действий против Советского Союза; в штаб-квартиру вызывались бывшие литовские и латвийские офицеры для информации германского командования о пограничных укреплениях в Прибалтике, о военной технике, которой располагают литовская и латвийская армии. Стало известно о выступлении Гитлера на собрании офицеров и выпускников германской военной академии с речью, в которой он указывал на то, что война против СССР является вопросом ближайшего времени.

Вся эта информация разными “оказиями” направлялась нами в Москву.

Гитлеровцы чрезвычайно внимательно следили в это время за всем, что делалось в Советской стране. Чувствовалось, как они нервничали, боялись, очевидно, как бы не обмануться в расчетах выбора момента наступления, или того, как бы Советский Союз преждевременно не раскрыл готовящийся ими внезапный удар. Берлин взволновало сообщение о назначении И. В. Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров СССР. Немцы атаковывали меня расспросами. Мои стандартные ответы, что это событие относится исключительно к области внутренней жизни СССР, их, конечно, не удовлетворяли. В политических сферах это назначение рассматривалось как доказательство того, что СССР готовится к важным событиям, требующим сосредоточения партийного и правительственного руководства в одних руках.

Иностранные журналисты, которые в это время вращались в немецких клубах и ресторанах, среди видных немецких чиновников различных ведомств, слышали от них, подвыпивших и хвастливых, прямые высказывания о ведущейся подготовке войны против Советского Союза. Представитель радиовещательной корпорации “Колумбия” американский журналист Говард Смит рассказывал мне, что на берлинских заводах ведется открытая пропаганда войны против СССР, германские официальные лица уже без стеснения высказывают предположения о ближайшем выступлении германской армии на Востоке. Я, в свою очередь, говорил ему, что белогвардейская печать в Германии нагло стала выступать с требованием войны против СССР (Об этом нашем разговоре Г. Смит писал в своей книге “Последний поезд из Берлина”, изданной им в годы войны).

В иностранных посольствах и миссиях проблема войны Германии против СССР стала самой актуальной темой. Американские журналисты сообщали, что временный поверенный в делах США в Германии Кларк информировал их о том, что война между СССР и Германией неизбежна, и давал совет каждому из них задуматься над вопросом, как они в таком случае должны будут выбираться из Германии. На приеме в болгарском посольстве подвыпивший Карл Бёмер шепнул кое-кому из иностранцев о дальнейших нацистских планах, недвусмысленно заявив о намерениях немцев в ближайшее время напасть на СССР. Все это вскоре стало достоянием широких политических кругов. Бёмер затем был арестован.

Разговоры о войне в германской столице вызвали беспокойство у германских руководителей, и они занялись изысканием средств, которые маскировали бы подготовляемую ими авантюру. Как всегда в таких случаях, на выручку пришел Геббельс.

[zhistory - Как оказалось, этот случай сам Геббельс изложил в своем дневнике, который был издан в послевоенное время. Фрагменты из него об этом событии изложил Александр ПРОНИН в газете “Независимое Военное Обозрение”, N: 41, 2001 в статье “Дьявольский трюк гроссмейстера лжи”. Сайт газеты - http://nvo.ng.ru ]

Однажды утром [в пятницу 13 июня 1941 – “НВО”] мы получили газету “Фёлькишер беобахтер”, в которой были опубликованы речь Функа и передовая Геббельса. Мы передали в Москву несколько мелких газетных сообщений, ряд выдержек из статьи Функа и, будучи уверенными, что статья Геббельса содержит очередную порцию призывов к населению для поднятия духа, решили обработать ее позднее и содержание изложить в вечерней передаче. Но события заставили нас прочитать эту статью раньше.

После того как мы закончили передачу в Москву, раздался телефонный звонок. Один из журналистов спрашивал, имеем ли мы сегодняшний номер “Фёлькишер беобахтер”. Он был удивлен, когда узнал, что мы его имеем, так как, по его словам, он не мог сегодня купить эту газету. Тираж газеты, сказал он, распоряжением германских властей изъят у продавцов. Поблагодарив коллегу за информацию, я вышел на улицу, и действительно в каждом газетном киоске мне отвечали, что этой газеты нет. Знакомый старик-газетчик, от которого обычно я получал вечерние газеты, ответил: — Была, да сплыла.

Вернувшись в бюро, я позвонил в министерство пропаганды и спросил, почему газета “Фёлькишер беобахтер” не поступила сегодня в продажу. Мне не дали ясного ответа. До ухода на пресс-конференцию я внимательно просмотрел всю газету и прочитал статью Геббельса. [под названием “Крит как пример” - “НВО”] Статья была посвящена вопросу, когда Германия начнет сводить счеты с Англией [написанный Геббельсом совместно с ОКВ и с согласия Гитлера материал оставлял впечатление, что высадка немецких парашютистов на Крите была некой репетицией атаки на Великобританию – “НВО”]. Как это ни странно, но Геббельс в наивно-развязной форме делился со своими читателями планами, казалось, исключительно секретного характера. [За неделю до этого запись в дневнике Геббельса за 7 июня: “Появились достаточно аргументированные слухи о нападении на Украину. Требуется усилить маскировку с нашей стороны. Этим интенсивно займусь я сам...” - “НВО”]

Он сообщал о предстоящем в ближайшие две недели начале немецкого вторжения на Британские острова.

На пресс-конференции в этот день Шмидт заявил, что ему пока ничего неизвестно о причинах изъятия “Фёлькишер беобахтер”, но, между прочим, отметил, что изъятие тиража газеты не является из ряда вон выходящим событием. Это обычное явление, например, в таких странах, как Америка и Англия. В Германии, сказал он, также бывали случаи запрещения отдельных номеров газет.

После пресс-конференции гитлеровцы начали распространять слухи о том, что тираж газеты “Фёлькишер беобахтер” изъят якобы потому, что в ней опубликована статья Геббельса, “раскрывающая немецкие военные планы”. Запущенный немцами “пробный шар” высоко поднялся в воздух. Вокруг него сразу же начали образовываться тучи всякого рода домыслов. Снова начались, как и в случае с Гессом, разговоры о разладах в среде гитлеровцев, что теперь очередь дошла до Геббельса, который наконец-то попал в опалу. Трюк, придуманный Геббельсом, удался. Из Берлина в этот день во все концы мира летела дезинформация о том, что Геббельс выболтал немецкие планы: Германия начинает в июне поход против Англии. Многие корреспонденты называли даже примерную дату вторжения германских войск на Британские острова.

Через несколько дней в газете “Дас рейх”, редактируемой самим Геббельсом, появилась его новая статья, что свидетельствовало о том, что “маленький министр” жив и здоров и ничего с ним не случилось. Однако взметнувшиеся слухи скоро замолкли. Слишком ярки были факты немецкой подготовки войны против СССР, чтобы затемнить их дешевыми трюками Геббельса. Внимание всех снова было приковано к Востоку, несмотря на то что немцы усилили бомбардировку Англии и угрожали запустить ФАУ-2, стараясь как бы подтвердить этим правильность утверждений Геббельса в его пресловутой статье. Журналисты внимательно следили за автомобилем советского посла: одни говорили, что его видели утром у канцелярии Гитлера, другие утверждали, что вечером он стоял у подъезда здания Риббентропа.

Иностранному наблюдателю в Берлине даже в этот период нелегко было разобраться в противоречивом характере советско-германских отношений. С одной стороны, многие факты убедительно говорили о подготовке Германии к нападению на СССР. В то же время германские руководители раздували значение всякого благоприятного события в отношениях между Берлином и Москвой. Так, например, газеты всячески расписывали важность заключенного в апреле советско-германского протокола об упорядочении пограничной линии на одном из участков в районе Балтийского моря. Многих ошеломляли сообщения, будто Советский Союз усиленными темпами продолжает поставлять Германии зерно и нефть.

О какой же германской войне против СССР может идти речь, задавали вопросы умудренные опытом западные дипломаты, если Москва снабжает Гитлера стратегическим сырьем? Не могут же русские укреплять против себя военный потенциал Германии!

Гитлеровские же власти охотно сообщали данные о ходе поставок из СССР зерна, минеральных масел, каучука, цветных металлов. Отмечали, что по выполнению поставок русские опередили установленные сроки и что скорые поезда продолжают подвозить сырье в Германию.

Я присутствовал на пресс-конференции и слушал выступление вернувшегося из Москвы члена торговой делегации Шлоттера. Эта делегация заключила в январе новое советско-германское торговое соглашение. Вот слова Шлоттера, записанные мной: “Оба правительства довольны ходом реализации прежнего торгового соглашения и непоколебимо следуют по пути, который они проложили ранее, как в политическом, так и в экономическом отношении”.

Сдержанное, казалось, даже спокойное отношение Москвы к тревожным фактам подготовки германской агрессии против СССР вызывало недоумение у наших иностранных коллег.

Часто меня атаковали такими вопросами:

— Неужели в Кремле игнорируют почти открытую подготовку Гитлера к выступлению против Советского Союза? Разве там не видят, что в Германии сделано все, чтобы начать поход, и в армии ждут только сигнала? Нелегко было находить ответы на эти вопросы.

Помню, как-то мы беседовали с одним американским журналистом, которого я уважал за трезвость суждений. Разговор шел о складывающейся тревожной ситуации.

“По-моему,— говорил мой собеседник,— в Москве недооценивают возможность агрессии в ближайшее время со стороны Германии. Конечно, мысль о походе Гитлера против СССР теперь многим кажется невероятной авантюрой, поскольку сама Германия переживает экономические трудности, в оккупированных странах положение немцев непрочное, Англия усиливает военные действия. Некоторые думают также, что сведения о готовящейся агрессии сознательно раздуваются кругами, заинтересованными в обострении советско-германских отношений. Трезвые политики в Кремле не могут это не учитывать. И тем не менее факты говорят о том, что Гитлер всерьез готовит удар против СССР. Вы спросите, на что о рассчитывает? У него есть своя логика: внезапным ударом свалить СССР и этим решить внутренние и внешние трудности Германии”.

Внутренне я соглашался с доводами собеседника, а в ответ ему приходилось говорить о том, что сведения о войне против СССР преувеличиваются и распространяются с провокационной целью.

Иностранные журналисты пожимали плечами, читая при мне сообщение ТАСС от 14 июня, в котором опровергались слухи о готовящейся войне Германии против СССР. В сообщении отрицалось то, что Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР, а слухи о намерении немцев порвать пакт и предпринять нападение на СССР считались лишенными основания.

Но всякий объективный политик из всего этого делал единственно правильный вывод: Советский Союз не желает войны с Германией и даже в самые последние часы пытается предотвратить ее.

Этого, однако, уже нельзя было сделать. Мы на себе чувствовали, что между нами и немецкими официальными лицами образовалась пропасть. Их враждебность к нам начала проявляться буквально во всем.

Наша переводчица — немецкая гражданка, которой мы поручили ежедневно заходить в министерство пропаганды и получать там приготовленную для инкоров информацию о внутригерманской жизни, вернулась однажды ни с чем. Ее отказались пропустить в министерство, поскольку она была еврейского происхождения. Замечая эти враждебные настроения, корреспонденты оккупированных немцами стран старались разговаривать с нами только вдали от немецких глаз. Учитывая, что в условиях нарастающих событий гитлеровцы могут прибегнуть в отношении отделения ТАСС к любым провокациям, мы по совету посла перевели наше бюро в здание нашего консульства на Курфюрстенштрассе. На Клюкштрассе оставались лишь наши квартиры.

Среди германского населения в эти дни господствовало настроение подавленности. Знакомые немцы смотрели на нас вопросительно, как бы желая получить ответ на мучивший их вопрос: будет ли война?

В семье портного Пауля Абта, у которого мы шили костюмы, большая тревога: он получил извещение от военных властей явиться на сборный пункт.

— Меня забирают в армию,— говорил он,— но для чего? Мне уже далеко за тридцать. Значит, что-то намечается? Неужели война с вами?

Я успокаивал Абта, говоря ему, что вызов на сборный пункт, возможно, не связан с какими-то особыми событиями, это, видимо, просто очередная военная переподготовка. Но он, считая, что тут дело серьезное, закрыл мастерскую. Через некоторое время Абт прислал мне письмо из воинской части, расположенной у Кенигсберга.

[Запись в дневнике Геббельса за 17 июня: ... “Слухи о России приобрели невероятный характер; их диапазон – от мира до войны. Для нас это хорошо, мы способствуем распространению слухов...” – “НВО”.]

Суббота, 21 июня. Это был последний день, проведенный нами свободно в Берлине. Как и всегда, в 7 часов утра вместе со всеми тассовцами я шагал после завтрака в наше бюро на Курфюрстенштрассе. Солнечное июньское утро настраивало на веселый лад. В городе жизнь текла по-обычному. Служащие спешили на работу. У продовольственных магазинов выстраивались небольшие очереди. Германская администрация старалась не допускать образования больших очередей на улицах у магазинов даже тогда, когда не хватало продовольствия. Немецких жителей убеждали в том, что если нет продовольствия утром, то оно появится вечером, и все, что полагается по карточкам, каждый получит. Только у табачных киосков были большие толпы. Курильщики ждать не могли. Я замечал, как и некоторые тассовцы пристраивались к одной из очередей у табачного киоска.

В свежей почте нет ничего такого, что могло бы привлечь наше внимание. Газеты необычно бессодержательны. Передача для Москвы получается суха и скупа, особенно для такого напряженного времени. В открытое окно доносится колокольный звон с Гедехтнискирхе, и кажется, что в мире все спокойно. Завтра воскресенье. Можно будет отдохнуть от напряженных дней работы, от городской пыли неубранных берлинских улиц, забраться в “олимпию” и умчаться за город. После разговора с Москвой намечаем прогулку на Ванзее, где можно будет искупаться. Телефонный звонок и загадочный вопрос одного из иностранных коллег, нет ли чего нового из Москвы, снова возвращает нас к тревожным проблемам дня. Сегодня в министерстве иностранных дел на пресс-конференции у журналистов даже не находится вопросов. Все молчат, и Шмидт внимательно поглядывает вокруг, как бы пытаясь разгадать смысл этого томящего молчания. Но вот раздается снова все тот же вопрос:

— Не ожидаются ли какие-либо важные события? Можно ли покидать Берлин?
Шмидт становится серьезным и, как будто испугавшись чего-то, быстро отвечает:
— Почему же нет? Можете отдыхать себе спокойно, где вам угодно.

Затем, произнеся, как на аукционе, “айн, цвай, драй”, он поднялся с места и быстро покинул зал.

Выйдя из министерства иностранных дел, некоторые из журналистов отправились в свои бюро заканчивать работу, другие предприняли “бирягд” — охоту за пивом.

В нашем посольстве, куда я заглянул после пресс-конференции, по-прежнему текла размеренная рабочая жизнь. Люди занимались положенным им делом и, поскольку рабочий день был на исходе, думали о завтрашнем воскресном дне, надеясь отдохнуть.

В кабинете посла находилось несколько старших дипработников. Как это было здесь заведено, пресс-атташе докладывал о наиболее важных материалах утренних немецких газет. Судя по прессе, ничего важного для нас в Германии не происходило. Информация о пресс-конференции была скупа: я сообщил лишь о том, что представители иностранной прессы усиленно говорят о близком начале военных действий Германии против Советского Союза и что некоторые инкоры поэтому не хотят даже сегодня и завтра покидать Берлин, опасаясь быть застигнутыми врасплох событиями.

Как мне показалось, посол не придал серьезного значения моим высказываниям. Задержав меня одного в кабинете, он спросил о том, как я сам отношусь к распространившимся слухам, и поинтересовался моими планами на завтрашний день. Выслушав мои замечания о том, что многие факты, о которых посольству уже известно, заставляют весьма серьезно относиться к этим слухам, посол сказал:

— Не надо поддаваться паническим настроениям. Этого только и ждут наши враги. Надо отличать правду от пропаганды.

Когда я сказал затем, что собираюсь завтра рано утром проехать на север Германии, в район Ростока, посол одобрил мое намерение, сообщив, что он и сам собирается провести день в прогулке в этом же направлении.....

В начале пятого, когда мы еще спали, в одной из наших комнат раздался телефонный звонок. Американский коллега сообщил нам о том, что начались военные действия Германии против СССР.

ИЗ ТЮРЬМЫ НА РОДИНУ

Вряд ли требуется доказывать то, что утреннее сообщение американского коллеги о начале немцами войны против СССР для меня и моих товарищей не явилось громом с ясного неба. Как я уже раньше отмечал, все давно говорило о том, что гитлеровцы вот-вот ринутся против нашей страны даже без какого-либо формального предлога (Только по возвращении в Москву я узнал о том, что за полчаса до описываемого события советский посол был вызван в германское министерство иностранных дел, где ему Риббентроп по поручению Гитлера цинично и нагло заявил о том, что германские войска перешли русскую границу с целью “предупреждения готовящегося русского нападения”).

Но, разумеется, это сообщение не могло не потрясти нас всех....
=====================

(стр. 117-189)

— Я — старый немецкий социал-демократ,— шептал рабочий.— Нас здесь много. Расплачиваемся за свои старые грехи. Об этом я открыто говорю теперь своим соседям по камере — коммунистам. Тюрьма нас сблизила. Жаль, что мы, социал-демократы, не объединились с ними раньше. Тогда не было бы этого несчастья.

Он называл какие-то имена погибших в тюрьме его товарищей, говорил о своей семье, о детях, с которыми потеряна связь.

После этой беседы я долгое время не видел старого рабочего и уже думал, не навлек ли он на себя беды. Но неделю спустя мы снова столкнулись с ним.

— Вы все еще здесь,— приветливо прошептал он.— Не падайте духом, вас они побоятся тронуть. Это наше дело — обреченность. О себе я мало беспокоюсь. Обидно, сколько напрасной борьбы вели обе рабочие партии друг против друга. Упустили же главного своего врага — фашизм. В ответе за все оказался немецкий народ. Мы распылили его силы, помогли врагу его сломить. Будете на воле, расскажите об этом от имени старого социал-демократа.

Я обещал выполнить эту просьбу.