|
|
|
[ На главную ] "ВИЖ", 1965, 9
Военно-Морской
Флот накануне Герой Советского Союза
Отечественная война застала наши флоты в состоянии развернутого строительства кораблей по новой судостроительной программе и начавшегося большого берегового строительства (военно-морских баз, аэродромов, береговой артиллерии), отвечавшего задачам будущего крупного флота. Большое внимание уделялось строительству подводных лодок и малых надводных кораблей. Это объяснялось не только возможностями нашей судостроительной промышленности, но и прогрессивными взглядами на военные действия на море. Не отягощенные старыми концепциями тогдашние руководители нашего флота и военно-морские теоретики придавали огромное значение авиации, подводным лодкам и торпедным катерам. Первые наши подводные лодки типа "Д" были заложены еще в 1927 году. Спустя год-два началось строительство крупных лодок типа "Л" с минно-торпедным вооружением. В начале тридцатых годов были заложены серии средних подводных лодок типа "Щ" и "С" и малые лодки типа "М". Перед самой войной флот получил еще крупные лодки типа "К", обладавшие надводной скоростью до 22 узлов и подводной до 10 узлов. Они могли брать одновременно торпеды и мины, имели сильное артиллерийское вооружение и обладали большой (до 50 суток) автономностью; в строительстве подводных лодок основной упор был сделан на средние подводные лодки. Когда промышленность окрепла, а флотам потребовалось /59/ решать более обширные задачи, в строительстве надводного флота мы перешли к постройке легких крейсеров и эскадренных миноносцев. Во второй половине 30-х годов правительство решило не ограничиваться отдельными постановлениями относительно флота и перейти к выполнению большой судостроительной программы. Хотя по этой программе и строились крупные корабли вплоть до линкоров, но по-прежнему уделялось огромное внимание подводным лодкам, торпедным катерам и авиации. В октябре 1940 года программа была пересмотрена. Постановлением правительства прекращалось строительство крупных надводных кораблей и ускорялась постройка и сдача флоту кораблей небольшого водоизмещения: эсминцев, подводных лодок, тральщиков и различных катеров. Это решение исходило из необходимости усилений Военно-Морского Флота (1). К этому времени можно отнести и ряд других мероприятий, вызванных начавшейся второй мировой войной. Реальная, хотя и казавшаяся отдаленной, возможность войны потребовала также форсировать строительство береговых батарей на островах Эзель и Даго, на Ханко, в Либаве, Виндаве и других важных пунктах. Намеченные для новых кораблей крупнокалиберные артиллерийские орудия срочно переделывались для использования на береговых батареях. Спешно вводились .в строй аэродромы и пункты базирования кораблей в Прибалтике. На Дунае создавалась новая военная флотилия, для нее строилась база в Измаиле. На Севере укреплялись отошедшие к нам после советско-финляндской войны небольшие территории на полуостровах Средний и Рыбачий. К началу войны в составе всех наших флотов насчитывалось около 600 боевых кораблей, в том числе: 3 старых линейных корабля, 7 крейсеров, 59 эскадренных миноносцев, 218 подводных лодок, 22 сторожевых корабля, 80 тральщиков и другие более мелкие боевые единицы. За исключением линейных кораблей и небольшого количества кораблей других классов — все они были построены после революции. Тот факт, что около 200 подводных лодок мы построили в 30-е годы , неоспоримо доказывает, какое огромное значение придавалось тогда созданию сильного подводного флота. Авиация, подводные лодки и торпедные катера позволяли наиболее эффективно выполнять задачи по охране побережья и действовать на коммуникациях противника. Это подтвердил и опыт Великой Отечественной войны, когда основная тяжесть борьбы на море легла именно на самолеты, подводные лодки и торпедные катера. Авиация Военно-Морского Флота развивалась одновременно и в соответствии с Военно-воздушными силами страны, так как имела на вооружении такие же самолеты — бомбардировщики и истребители. Значительное количество бомбардировщиков, было переоборудовано под торпедоносцы и для постановки мин. Возникшая минно-торпедная авиация не имела самолетов специальной постройки. Но вместе с тем шло развитие и специальной морской авиации (гидроавиации), предназначавшейся для ведения разведки и борьбы с подводными лодками (РОМ-1, МБР-2, МДР-6). Недостатком морской авиации вплоть до самой войны являлось то, что она в основном состояла из самолетов устаревших типов. Скоростных бомбардировщиков и истребителей на флотах было еще мало. Совсем отсутствовали пикировщики — наиболее эффективные в то время самолеты для нападения на корабли в море. Практические учения уже показывали, что бомбометание с горизонтального полета с больших высот по быстродвижущимся морским целям малоэффективно. Дальность действия ударной авиации, в особенности для таких обширных морских театров, как Северный и Тихоокеанский, была явно недостаточной. ==== /60/ Значительные успехи были достигнуты в развитии корабельной артиллерии, являвшейся в те годы одним из основных средств борьбы на море (2). Однако состояние зенитной артиллерии и радиолокационных средств не обеспечивало надежной противовоздушной обороны кораблей и военно-морских баз. Зенитная артиллерия не могла вести эффективный огонь по пикировщикам. Несмотря на первенство наших ученых в разработке радиолокаторов, внедрение их в жизнь задержалось. К началу войны флот по существу не имел радиолокационных средств ни для обнаружения противника, ни для управления огнем. В предвоенный период мы достигли немалых успехов в создании торпед для надводных кораблей и подводных лодок, однако в минном оружии отставали. Между тем в годы первой мировой войны русский флот был, бесспорно, ведущим в развитии и использовании минного оружия и средств траления. Крупным недостатком в развили минного оружия явилось то, что к началу войны флот не имел неконтактных мин. Затянулось создание мин для авиации, и к началу Великой Отечественной войны флотская авиация практически таких мин не имела. Таким образом, если в развитии артиллерии главного калибра и торпедного оружия к началу Великой Отечественной войны наш флот в целом был на достаточно высоком уровне, то в развитии зенитной артиллерии, минного и трального оружия, средств борьбы с подводными лодками были определенные недостатки. К началу войны мы имели сравнительно большие военно-морские силы на Балтийском и Черном морях и меньшие на Севере. Основными задачами флота в случае войны являлись: прикрытие мобилизации вооруженных сил страны с моря; поддержание повседневного оперативного режима на морских театрах; оборона своего побережья; обеспечение своих коммуникаций и нарушение коммуникаций противника, уничтожение нападающего флота противника и нанесение ударов по его базам. Руководство Наркомата ВМФ очень тревожила проблема оперативно-стратегического руководства Военно-Морским Флотом в военное время. Мы, моряки, отлично понимали подчиненную общим стратегическим задачам роль Военно-Морского Флота, видели в народном комиссаре обороны и Генеральном штабе своих старших оперативных начальников. Главный морской штаб и Генеральный штаб увязывали все вопросы, относящиеся к их компетенции. Главный морской штаб ежедневно информировал Генеральный штаб о положении на флотах и морских театрах. Оперативные сводки, поступавшие с флотов дважды в день, анализировались и в обобщенном виде направлялись в Генеральный штаб. Этот твердо установленный порядок принес немало пользы в первые месяцы войны. В боевой и политической подготовке Военно-Морской Флот исходил из необходимости подчинения своих действий общей стратегической задаче вооруженных сил страны. Военно-морская теория предусматривала совместное использование в боевых действиях на море всех родов сил — кораблей, авиации и береговой обороны. По мере роста сил и средств на флотах изменялись их боевые возможности в решении типовых задач, менялся и характер боевой подготовки. Установка на использование разнородных сил в боевых действиях на море отразилась на организации сил. На флотах были созданы разнородные маневренные соединения: эскадры и отряды легких сил. Опыт второй мировой войны потом полностью подтвердил правильность формирования соединений не по классам кораблей, как было раньше, а по задачам, которые им предстояло выполнять в морских операциях. Но уже и до войны было ясно, ===== /61/ что большинство задач должно выполняться смешанными, разнородными соединениями. Изыскивая способы борьбы с более сильными флотами противника, теория советского военно-морского искусства уже приходила к выводу о необходимости иметь силы, которые могли наносить мощные торпедобомбовые удары. Поэтому наиболее быстро росла численность самолетов, подводных лодок и торпедных катеров. Сложным звеном боевой подготовки была отработка сосредоточенных ударов по врагу разнородными силами флота в сравнительно короткое время и в выгодном месте. В сосредоточенном ударе все силы действуют согласованно, поддерживая и дополняя друг друга. Если в точно назначенное время и в определенном месте нападают авиация, подводные лодки, торпедные катера и надводные корабли, .противнику бывает трудно уклониться. На учениях отрабатывались способы нанесения нескольких сосредоточенных ударов по одной и той же цели (соединению) до полного ее уничтожения. Следует оговориться, что сосредоточенные удары легче получались на оперативных играх, чем на практике. Даже на учениях, когда "противник" действовал по воле руководства и следовал определенными курсами, эти удары далеко не всегда удавались. В военное время, когда противник свободно маневрирует, такие удары организовать несравненно труднее. К началу войны мы имели достаточно организующих документов (уставов и наставлений), на основании которых велась подготовка командного и рядового состава на флотах. Специальная подготовка рядового и старшинского состава находилась на высоком уровне. Командный состав был удовлетворительно подготовлен в специальном отношении (в знании оружия и технических устройств), но сравнительно слабо в тактических вопросах. Особенно это относилось к командирам частей, кораблей и командирам соединений и объяснялось тем, что перед войной ввиду вступления в строй большого количества новых кораблей и формирования авиационных частей береговой обороны на эти должности выдвигались молодые, еще недостаточно опытные командиры. Сказались также репрессии 1937—1938 годов, обрушившиеся на командный состав флота старшего и высшего звеньев. Мне не раз приходилось тогда вспоминать наивные споры, которые мы, курсанты, вели еще в училище, споры о том, что проще — построить корабли или подготовить для них командиров. Когда корабли только начинали строить, а строились они долго, нам казалось, что были бы корабли, а командиры найдутся. На самом же деле потом, когда увеличился темп строительства кораблей, вышло иначе: сроки строительства кораблей постепенно сокращались, а время подготовки командиров в связи с поступлением новой техники даже увеличивалось. Количественная сторона подготовки молодых командиров успешно решалась увеличением выпуска из военно-морских училищ. Но окончивший училище лейтенант еще не имеет опыта службы на кораблях и очень далек от командования кораблем. Требовалось много времени, чтобы он получил нужную практику. А времени оставалось очень мало, так как события развивались быстро. Наиболее успешно шла подготовка специалистов (механиков, артиллеристов, минеров, связистов и т. д.). Командирам кораблей приходилось очень много времени тратить на отработку организации службы, укрепление дисциплины и вообще на работу с личным составом, а их оперативно-тактическая подготовка отодвигалась на задний план. Теоретические познания и умение применять их на практике в случае войны в то время не особенно требовались от командиров в повседневной жизни. И получалось так, что самые важные для командиров кораблей и соединений оперативные вопросы отрабатывались в последнюю очередь. Но а 1940—1941 гг. этим вопросам стали уделять больше внимания. Кроме занятий и оперативных игр на картах на флотах стали проверять знания командиров всех степеней на практических учениях в море. В 1941 году все флоты стремились начать боевую подготовку как можно раньше. Даже на Балтике, где зима выдалась на редкость суровой и лед сковал главную базу — Таллин, флот начал свои плавания раньше обычного, В результате многие недостатки были устранены, Оперативно-тактическая подготовка к этому времени повысилась, но не достигала нужного уровня. /62/ В подготовке рядового состава были свои трудности. Становилось очевидно, что для освоения новой техники требуется более подготовленный контингент призывников. Возникал .вопрос об увеличении срока службы или повышении процента сверхсрочников. Подбор молодого пополнения с учетом родственного профиля гражданской работы (моряки, рыбаки, жители приморских районов) решался указаниями органов Генерального штаба. Флот всегда получал хорошее пополнение и никогда не имел претензий к Наркомату обороны. Вопрос о сроках службы и количестве сверхсрочников довольно подробно обсуждался в Совете Народных Комиссаров еще в начале 1939 года. Помнится, А. А. Жданов не раз обсуждал с моряками этот вопрос. Мы предлагали не увеличивать и без того большие (четыре года) сроки службы, а больше привлекать рядовой и старшинский состав на сверхсрочную службу, повысив его материальную заинтересованность. По этому поводу я не раз имел разговор и лично со Сталиным. — Почему вы возражаете против пятилетнего срока службы? — задал он вопрос, вызвав меня к себе. — Мы считаем, что нести пять лет обязательную воинскую повинность тяжело, — ответил я. — Ну, наше правительство имеет такой авторитет, что, если потребуется, будут служить и шесть лет, — закончил он этот разговор. И у меня не было больше возможности возражать, Наркомат придавал большое значение сверхсрочнослужащим, которые должны были явиться костяком экипажей всех кораблей и частей. Правительство решило увеличить срок службы до пяти лет и одновременно усилить привлечение опытных моряков на сверхсрочную службу. Количество сверхсрочников на флотах с каждым годом росло, ими удалось укомплектовать основные старшинские должности. Особое внимание уделялось подбору сверхсрочников для службы на подводных лодках. На многих из них старшинами были сверхсрочники — золотой фонд флота. Несмотря на бурный рост флота, особенно больших перемещений среди рядового состава не было. В основном комплектование шло через учебные отряды и школь специалистов. Учения последних мирных месяцев и годы войны показали, насколько высоко был подготовлен наш рядовой состав и насколько он успешно справлялся со своими обязанностями. Любой старшина или матрос являлся первоклассным специалистом, способным обслуживать оружие или техническое устройство и самостоятельно устранять неисправности в них. Советско-финляндская война 1939—1940 годов выявила недостаточную подготовку наших вооруженных сил в целом к боевым действиям в сложных условиях. Это полностью относилось и к флоту. Подготовка частей, кораблей и соединений до этого проводилась не всегда в условиях, близких к боевым. Одной из причин была чрезмерная боязнь аварий и катастроф. Легче всего было избежать их, упростив условия подготовки. И, хотя в частях шли по такому пути, аварий все же было немало, и являлись они, как правило, плодом разных ошибок и упущений по службе, а иногда неизбежных случайностей, без которых не обходится плавание в море. После каждой крупной аварии издавались строгие постановления правительства или приказы народного комиссара, требовавшие еще и еще проверять всю организацию службы и не допускать аварий впредь. Приказы часто сопровождались соответствующими оргвыводами. Но категоричность требования "не допускать аварий" имела и оборотную сторону: командование частей и соединений стремилось в целях повышения безопасности упростить учения или маневры. Мы, признаться, знали об этом и молчаливо соглашались. Кому хочется иметь лишнюю неприятность? Пожалуй, наибольшие упрощения были в боевой подготовке подводных лодок. Сложные совместные учения с надводными кораблями не всегда проходили гладко, за что командиры расплачивались своими званиями и должностями. Так как приказы по этому поводу изучались на всех флотах, то во избежание неприятностей подводные лодки при выходе в атаку ограничивались в маневрировании, а надводные корабли-цели старались "позировать" им на малых скоростях и постоянных курсах. /63/ В описываемые много последние предвоенные годы, и особенно в канун войны, мы старались условия боевой подготовки по мере возможности приблизить к боевым. Командиры кораблей и соединений смелее действовали днем и ночью, а командование флотов не ставило им в строку мелкие неполадки и происшествия. Потом это оправдало себя. Напряжение в боевой подготовке в 1941 году, пожалуй, больше всего ощущалось на Балтике, где был самый крупный по составу флот, а соединения кораблей и авиации разбросаны по новым базам от Ленинграда до самой границы с немцами, уже занимавшими Мемель (Клайпеда). Зима выдалась суровая. Только в мае корабли вышли в море для отработки задач боевой подготовки. А к этому времени обстановка уже накалилась. Учеба проходила в необычных условиях, по существу в угрожаемый период: были выставлены корабельные дозоры, велась воздушная разведка, увеличено боевое ядро флота. Следует отметить существенный недостаток в боевой подготовке флотов. Несмотря на большую разницу в обстановке (различный характер морских театров, резко отличающееся соотношение сил с вероятным противником, различие в оперативно-стратегическом значении приморских направлений), все флоты готовились к войне однообразно. Если на всех флотах корабли, самолеты и части одинаково хорошо должны уметь стрелять, ставить мины, бомбить, то флоты в целом обязаны готовиться к решению своих специфических задач, вытекающих из предполагаемого характера .военных действий на данном театре и приморских направлениях. * * * Анализируя начальный период войны, зачастую сильно подчеркивают, что противнику удалось внезапно напасть на нас и воспользоваться преимуществом нападающего. Об этом любил говорить и Сталин. Мне не раз пришлось слышать, как он пытался уверить в этом не только своих, но и иностранных собеседников. Не разбирая, почему и насколько внезапным оказалось нападение фашистской Германии на сухопутных границах, я хочу рассказать о готовности Военно-Морского Флота в роковую ночь на 22 июня 1941 года. И в училище, и в академии нас учили, что войны теперь начинаются без рыцарского "иду на вы!". Агрессор готовится к нападению по возможности скрытно и старается напасть внезапно большими силами. Из прошлого опыта мы знали, что немецкое командование непременным условием успеха в начале войны считало не только внезапность нападения, но и особо мощную силу первых ударов. "Блицкриг" давно уже был принят на вооружение немецкой армии. В этом ничего не было оригинального. Новые средства борьбы — авиация, танки, моточасти облегчали такие действия. События у озера Хасан в июле—августе 1938 года (в то время я командовал Тихоокеанским флотом) заставили нас еще больше задуматься над обеспечением постоянной готовности флота к отражению внезапного нападения. Командование и штаб размышляли над тем, чтобы в случае быстрого ухудшения положения можно было размышляли над тем, чтобы в случае быстрого ухудшения положения можно было отдать один короткий приказ-сигнал (скажем, слово "Пламя"), а все корабли и соединения уже знали бы, что им полагается по этому сигналу делать. Речь шла, конечно, не о готовности вести войну или даже выполнить по сигналу все операции начального периода, а только о готовности отразить нападение противника, повысить общую готовность к боевым действиям, обеспечить развертывание сил для первых операций. Энтузиастом этого начинания явился начальник оперативного отдела штаба Тихоокеанского флота М. С. Клевенский. Тогда, в 1938 году, он много сделал в области разработка и внедрения оперативных готовностей. Война с Германией застала его в должности командира Либавской военно-морской базы, которая одна из первых подверглась нападению. Клевенский не был застигнут врасплох и без всякой паники до последней возможности защищал базу. Позже он рассказывал мне, что, получив предупреждение командующего флотом, быстро привел военно-морскую базу в боевую готовность и через два-три часа уже отражал один налет авиации за другим. Контр-адмирал М. С, Клевенский принадлежал к категории людей с беспокойным сердцем, Отдаваясь целиком службе, он болел за флот. /64/ В конце апреля 1939 года я был назначен наркомом Военно-Морского Флота. Первые месяцы ушли на ознакомление с флотами, людьми, на решение самых неотложных вопросов. Обстановка летом 1939 года накалилась, и мы, как мне кажется, были близки к столкновению с Германией. Участвуя в переговорах с английской и французской военными миссиями в августе 1939 года, я многое узнал о поведении немцев на восточных границах (тогда с Польшей), но конкретных мер по подготовке флотов к войне с Германией не принимал. Правительство не говорило о войне, не спрашивало о готовности флотов, а я сам полагал, что, если потребуется, буду своевременно предупрежден. В необходимости принимать нужные меры, не дожидаясь указания свыше, я убедился позднее, и особенно в канун войны. В сентябре—октябре 1939 года я побывал на флотах и обсудил с командующими вопросы боевой готовности, кое-что было перенято из опыта Тихоокеанского флота. Я не раз советовался с начальником Главного морского штаба Л. М. Галлером и его заместителем В. А. Алафузовым. Мы приходили к единому мнению, что в обстановке, когда идет война в Европе, нам нужно принять все зависящие от нас меры, чтобы держать флоты в повышенной готовности. Но корабли и части нельзя неделями и месяцами держать в повышенной готовности. Значит, надо разработать такую систему, при которой флоты могли бы быстро переходить от повседневной мирной жизни и учебы в боевое положение с фактическим применением оружия. Это оказалось делом непростым. Две-три недели ушло только на разработку инструкции. В начале ноября Главный морской штаб доложил мне ее первый вариант, затем были внесены поправки, и 11 ноября 1939 года "Инструкция по оперативным готовностям" была утверждена. До начала войны она уточнялась и совершенствовалась и сыграла свою роль, когда пришлось применить ее на деле. Почти два года все флоты занимались разработкой документов в развитие инструкции Главного морского штаба, вводили их в жизнь, а потом тренировались, проводили сотни частных и общих учений. Это была борьба за каждую минуту от передачи сигнала до получения доклада о готовности всего флота. В конце концов .пришли к ступенчатой системе повышения готовности. Готовность № 3 соответствовала повседневной жизни кораблей и частей. Они занимались нормальной боевой подготовкой, но сохраняли неснижаемые запасы топлива, держали в известной готовности оружие и механизмы. Командиры и личный состав увольнялись на берег. Когда нужно было повысить готовность, не перенапрягая личный состав и механизмы, объявлялась готовность № 2. По ней корабли принимали все нужные запасы, приводили в готовность к действию материальную часть, устанавливали дежурство у оружия. Личный состав оставался на кораблях .в готовности быстро отреагировать на любую обстановку. В таком положении корабли и части могли жить неделями, хотя это уже требовало известного напряжения сил всего командного и рядового состава. Если же обстановка заставляла "быть начеку", флоты приводились в готовность № 1, по которой все оружие и механизмы были готовы к действиям, а личный состав находился на своих местах. Специальные инструкции и положения детально, до мельчайших подробностей, указывали каждому кораблю и части, что им надлежало делать. Как показал опыт, от разработки первых инструкций ,до введения их в жизнь потребовался длительный период (по меньшей мере год). Первые учения вскрыли много недостатков. Главный штаб и командование флотов на месте кропотливо уточняли свои документы и добивались лучшего их применения. * * * Мне хотелось бы остановиться, хотя бы коротко, на вопросе организации управления вооруженными силами в предвоенное время. Военная организация должна быть выверена и отработана в мирные дни тщательно и строго. Настоящей проверке она подвергается лишь на войне. Но тогда исправлять старые ошибки уже весьма трудно. В конце 30-х годов, хотя Наркомат обороны считался подчиненным Совету Народных Комиссаров и его Председателю, на деле же военные вопросы решались у /65/ Сталина. Когда меня назначили наркомом Военно-Морского Флота, я по неопытности вначале пытался все возникающее вопросы решать у Председателя Совнаркома В. М. Молотова. Но это было очень трудно. Мелкие текущие дела еще двигались, но крупные застревали. Если я настаивал, мне предлагали обращаться к Сталину. Это было не просто. В первое время он относился ко мне, как к новому наркому, снисходительно, но вскоре стал строг, официален, мало доступен. Письменные наши доклады он нередко оставлял без ответа. Приходилось ждать случая, чтобы вновь поднять те же вопросы при личном разговоре. Но когда такой случай будет? В 1940 году, когда И. В. Сталин принял на себя обязанности Председателя Совета Народных Комиссаров [zhistory: тут, видимо, ошибка. Сталин стал Предсовнаркома в мае 1941, а не в 1940-м г.] , система руководства практически не изменилась. Во всяком случае, я не могу сказать, что она стала лучше. Сталин сам, не перепоручая никому, руководил Наркоматом обороны. Положение наркома Военно-Морского Флота было более сложным. Флотом занимались В. М. Молотов, как заместитель Предсовнаркома, .и А. А. Жданов, как секретарь ЦК. А флотские вопросы были, как правило, связаны с общими военными делами, решать которые они не брались. Нельзя сказать, что .в последние предвоенные месяцы вышестоящие инстанции мало занимались военными вопросами. Делалось много, очень много и спешно. Чувствуя, как нарастает опасность, мы работали над повышением боеготовности флотов, но делали это, можно сказать, на свой страх и риск. Но почему все так складывалось? Да потому, что до войны не было четкой регламентации прав и обязанностей военных органов и высших должностных лиц, которым в подобных обстоятельствах надлежит руководить событиями. Опыт показывает, что в этих важнейших вопросах малейшая неясность недопустима. Каждому должностному лицу следовало бы знать свое место и границы ответственности. Война застала нас в организации высшего военного руководства не подготовленными. Лишь с началом войны стала наспех создаваться организация руководства войной, которую следовало подготовить уже давно, в спокойное мирное время. 23 июня 1941 года была создана Ставка Главного Командования Вооруженных Сил с наркомом обороны С. К. Тимошенко во главе. И. В. Сталин числился лишь одним из членов этой Ставки. 10 июля учредили Ставку Верховного Командования. 19 июля, почти через месяц после начала войны, И. В. Сталин был назначен наркомом обороны, и только 8 августа Ставка Верховного Командования Вооруженных Сил была реорганизована в Ставку Верховного Главнокомандующего. И. В. Сталин с этого числа занял пост Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами. Впрочем, о его назначении еще знали немногие. Только после успехов на фронтах в сообщениях, публиковавшихся в печати, Сталина начали называть Верховным Главнокомандующим. После выступления по радио 3 июля И. В. Сталин начал появляться а кабинете наркома обороны. Почему он отсутствовал до того, я сказать не могу. Постепенно он брал руководство войной в свои руки и старался втянуться в обстановку. В те дни, когда события развивались с неимоверной быстротой и противник стремительно рвался к Москве и Ленинграду, начальник Генерального штаба Г. К. Жуков был направлен на фронт. Начальником Генштаба вновь стал Б. М. Шапошников. Необходимость менять людей на таком важном посту в столь трудный момент была тоже результатом непродуманности системы военного руководства и подбора кадров. В десятых числах июля меня вызвали в кабинет С. К, Тимошенко, и там я впервые с начала войны увидел Сталина. Он стоял за длинным столом, на котором лежали карты, как успел я заметить, только сухопутные. — Как дела на Балтике? — спросил Сталин. Я собрался развернуть карту Балтийского моря и доложить обстановку. Но оказалось, что Сталина интересует лишь оборона Таллина и островов Эзель и Даго. В частности, он интересовался, нельзя ли вывезти с островов артиллерию. Я ответил, что шансов на успешную эвакуацию орудий береговой обороны мало. Они больше потерь нанесут врагу там, где установлены, — на островах Эзель и Даго. Ставка и созданный 30 июля Государственный Комитет Обороны еще долго переживали организационные неполадки, неизбежные в период становления [тут опять ошибка – ГКО было создано 30 июня – zhistory]. Со временем организация улучшилась. Через год-два у Ставки или, вернее сказать, у Стали- /66/ на сложились более тесные отношения с командующими. Сталин больше прислушивался к их мнению. Все крупные операции, например Сталинградская, Курская и другие, подготавливались уже совместно с командующими фронтами. Несколько раз мне довелось наблюдать, как вызванные к нему командующие фронтами не соглашались с его мнением. Каждый раз он предлагал еще раз все взвесить, чтобы принять нужное решение, и нередко соглашался с мнением командующих. Мне думается, ему даже нравились люди, имевшие свою точку зрения и не боявшиеся отстаивать ее. В случаях разногласий отрицательную роль играли отдельные его ближайшие сотрудники. Они, менее сведущие, чем командующие или Сталин, в военном деле, обычно советовали не противиться и соглашаться со Сталиным. Потом у меня сложилось твердое убеждение, что лучше всего решать вопросы, когда Сталин один. Он тогда спокойно выслушивал и делал объективные выводы. К сожалению, это бывало очень редко. За все годы работы в Москве у меня было всего два-три таких счастливых случая. Центральный аппарат в ходе войны претерпел немало изменений и в конце концов стал более гибким, лучше обслуживал фронты и флоты. Но совершенствование его отняло очень много времени, которое так бесконечно дорого на войне. Долго и тяжко расплачивались мы за организационную неподготовленность. Пожалуй, не меньше чем организация руководства войной в центре тревожила нас и постановка этого дела на местах. Еще в мирное время мы знали, что в предстоящей войне боевые операции будут скоротечными, а решительные столкновения начнутся с первых часов. В этом убеждал и опыт первой мировой войны, и опыт войны в Испании. Наконец, мы видели, как стремительно развивались события в Польше, а затем и во Франции в 1939—1940 годах, когда окончилась "странная война". Для военных людей давно было азбучной истиной, что с первых часов или даже минут войны следует ожидать мощных ударов авиации. Следовательно, связь и коммуникации могут быть нарушены. От местного командования потребуется умение действовать самостоятельно, не ожидая указаний сверху. Все указания, какие только возможны, должны быть даны заблаговременно, еще в мирные дни. Об этом говорилось во многих документах. Но из-за того что не было четкой организации в центре, нельзя было решить и многие вопросы на местах. Флот при его подчиненном положении в центре и на местах это особенно интересовало. Мы задавались вопросом, какому фронту будет подчинен тот или иной флот в случае войны? Как будет строиться их взаимодействие? В каждой военно-морской базе моряки должны были взаимодействовать с сухопутными войсками, оказываясь, как правило, в подчиненном положении. Поэтому для нас, моряков, четкая регламентация прав и ответственности — важный практический вопрос. Сложнее всего в этом отношении обстояло дело на Балтике. До 1939 года флот базировался на Кронштадт и полностью входил в границы Ленинградского военного округа. Этому округу он подчинялся оперативно. Значит, с ним он и должен был взаимодействовать. К 1941 году, когда у нас были уже базы в Таллине, Либаве, Риге и на Ханко, на островах Эзель и Даго, положение изменилось. Балтийский флот граничил с несколькими военными округами. Возникал вопрос: будет ли флот оперативно подчинен фронту и какому? Кто персонально отвечает за оборону Либавы — самой передовой базы? Командир базы или командир дивизии? Кто возглавит оборону Эзеля и Даго? Ответы на все эти вопросы так и не были даны до самой войны. * * * С начала 1941 года стало появляться много признаков нарастания угрозы нападения фашистской Германии на Советский Союз. 2 января над полуостровом Ханко дважды летал разведывательный самолет с отчетливо видимыми знаками свастики. Командование военно-морской базы из-за осторожности не открывало по нему огня. Командующий Балтийским флотом этот случай отметил в своей оперативной сводке и доложил мне. Нам не хотелось идти на конфликт: положение Ханко таково, что случайное нарушение границы военно-морской базы не исключалось; кроме того, /67/ финны в целом вели себя корректно и скрупулезно выполняли заключенный с нами договор. В это время отмечался и ряд других нарушений нашего воздушного пространства на Балтике и в районе Мурманска: немецкие самолеты "ошибочно" появлялись над нашими базами, аэродромами и береговыми батареями. В конце января я узнал об интересном разговоре японского военно-морского атташе Ямагути с начальником отдела внешних сношений Главного штаба ВМФ. Ямагути только что вернулся из Берлина и настоятельно добивался этой встречи. В разговоре он, как бы доверительно, рассказывал, что в Берлине весьма недовольны Италией. "Один друг по оси осрамился", — буквально сказал он. А на вопрос, как Германия помогает Италии, заявил, что "Гитлер будет искать развязки в другом месте — на востоке". Восток, то словам Ямагути, в данном случае понимается как движение на проливы и далее в колониальные владения Англии. Он как бы успокаивал своего советского собеседника, но тут же заявил, что движение будет через Болгарию и "не исключено столкновение лбами между Берлином и Москвой". Начальник Главного морского штаба и мой первый заместитель И. С. Исаков, которому был подчинен отдел внешних сношений, донес об этом 30 января заместителю Предсовнаркома К. Е. Ворошилову. Я в это время взял за правило собирать в папку мелкие факты подозрительного поведения немцев и при случае устно докладывать о них Сталину или Молотову. Случаи же, заслуживающие, по-моему, особенного внимания, излагались в письменных докладах. Так, в начале февраля 1941 года одно за другим поступило сразу несколько сообщений о том, что в порты Болгарии — Варну и Бургас прибывают немецкие военные специалисты, возводятся береговые батареи и устанавливаются зенитные пушки. 7 февраля я в письменном виде донес об этом Председателю Совнаркома. Сведения о посылке немцами воинских подразделений в Болгарию и рассказ Ямагути создавали впечатление, что нам беспокоиться не следует: все это, мол, для "продвижения на восток". Ведь не имел же опытный разведчик Ямагути намерения помогать нам своей информацией. Скорее можно было допустить, что он хотел направить наши мысли по ложному пути. Дескать, узнаете о мероприятиях немцев в Болгарии, так не волнуйтесь, это они собираются в поход на Индию, а не на Москву. Но немцы окапывались не только в Варне и Бургасе! Они проявляли не меньшую активность в Румынии, которая уже имела общую границу с Советским Союзом. В это же время они занимались перевозками своих войск в Финляндию, для чего просили разрешение у Швеции на транзит своих частей через ее территорию и получили его. Разведка доносила о накапливании германских вооруженных сил в Финляндии. В оперативных сводках Главного морского штаба, направлявшихся в Генеральный штаб, все чаще встречались сообщения о передвижениях немцев в портах и на побережье в Финляндии, Болгарии и Румынии. Как-то в начале 1941 года я был у начальника Генерального штаба К. А. Мерецкова. В те дни, под давлением фактов, там готовились указания округам и флотам о проведении ряда оборонительных мероприятий. Я спросил, не ожидается ли нападение на нас. Кирилл Афанасьевич ответил, что Генеральный штаб никаких указаний на сей счет не имеет, и заверил меня, что "флот своевременно получит все указания". Из разговоров в Генеральном штабе можно было понять, что Наркомат обороны также озабочен тревожной обстановкой на границах. В результате этого и готовилась упомянутая выше директива. Но, к сожалению, на ней лежала печать неверия в скорую войну. Именно в это время действия высших государственных органов вое больше приходили в непонятное противоречие с фактами. Многочисленные данные о нарастании угрозы как бы разбивались, доходя до И. В. Сталина. Иногда думалось, что у него есть какие-то веские основания, чтобы вести себя так спокойно. После целого ряда резких разговоров И, В. Сталина со мной я стал больше бояться его, но меньше верил в его непогрешимость. Все чаще приходила мысль, что излишнее спокойствие не имеет под собой достаточных оснований. А как хотелось, чтобы в такой обстановке нас (военных руководителей) собрали и рассказали, насколько вероятным считает /68/ правительство нападение Германии. Спросили бы и наше мнение. Ведь отрицать возможность нападения Германии было уже трудно. Март был еще более беспокойным. Кроме сведений об активности немецкой разведки начали поступать данные о спешном сосредоточении войск на наших границах. В конце февраля и самом начале марта было несколько крупных нарушений нашего воздушного пространства. Командующие флотами с беспокойством докладывали, что немцы просматривают наши военно-морские базы и важные объекты. "Как быть?" — спрашивали они. Мне тоже не хотелось дальше мириться с этим. Я предложил Главному морскому штабу дать указание флотам открывать по нарушителям огонь без предупреждения. Такая директива была отдана 3 марта 1941 года. Полеты немцев с каждым днем учащались. Так, 17 и 18 марта над Либазой были несколько раз обнаружены и обстреляны немецкие разведчики. Над нашими островами в Финском заливе 15 и 18 марта летали не только немецкие, но уже и финские самолеты. 28 и 29 марта они появились над полуостровом Рыбачий, на Севере. Менее активно, но такую же разведку вели немцы и в северо-западном районе Черного моря. Казалось, действия флотов, открывавших огонь по нарушителям воздушных границ, были правильны. Разведчиков, летающих над нашими базами и кораблями, конечно, нужно сбивать. Но после одного из обстрелов нашими батареями немецкого самолета-разведчика меня вызвали к Сталину. По виду находившегося у него в кабинете Берия я решил, что именно от него идет информация о действиях ПВО флота. Мои робкие попытки убедить в их правильности успехом не увенчались. В результате разговора я получил выговор за неправильные и чуть ли не провокационные действия флотов и устный приказ отменить указание об открытии огня по самолетам без .всякого предупреждения. 1 апреля начальник Главного морского штаба подписал директиву: "Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки противника на аэродромы". Результаты нетрудно было предвидеть. 5 апреля немецкий самолет появился над Либавой, Согласно новой директиве были подняты истребители, которые начали маневром "приглашать" фашиста сделать посадку. Он, конечно, не подчинился, тогда наши самолеты сделали 20 предупредительных выстрелов. По этому случаю германское посольство вручило нашему НКИД памятную записку, в которой указывалось, что советские самолеты обстреляли немецкий самолет, летавший "для метеорологических наблюдений". Нарушения наших границ не только не прекратились, но повторялись все чаще и чаще. Как и прежде, обо всех событиях на морских театрах Главный морской штаб аккуратно докладывал Генеральному штабу. В какой-то мере эти факты становились достоянием и нижестоящих командиров и даже рядового состава флотов. В донесениях отмечались "нездоровые" настроения личного состава — рассуждения о возможности войны. В конце апреля или начале мая ко мне в кабинет зашел начальник Главного управления политпропаганды ВМФ И. В. Рогов. "Как быть с разговорами о возможном нападении немцев?" — начал он. На кораблях и в частях в эти дни люди действительно много говорили о серьезности положения и с удивлением воспринимали отсутствие нужных мер. Тон нашей печати был явно успокаивающим и плохо вязался с фактами. Иван Васильевич Рогов, за строгость к политработникам прозванный Грозным, доложил, что он дал указание разъяснять провокационный характер слухов. Делал он это скорее по долгу службы, чем по убеждению. Оставаясь наедине, Рогов и я уже не раз высказывали озабоченность в связи с накалом обстановки и отсутствием ясной ориентировки сверху. И. В. Рогов знал о мероприятиях по повышению готовности ВМФ, которые мы проводили, и не возражал против них. Мы по возможности ускоряли те мероприятия по усилению флота, которые были рассчитаны на длительные сроки. Например, ряд береговых батарей, запланированных к установке на постоянных бетонных основаниях, пришлось ставить на временных, деревянных. Аэродромы вводились в строй, не ожидая полного окончания бетонирования взлетных полос. Форсировалось создание обороны военно-морских баз с суши. К этому времени относится начало оборудования тыловых оборонительных линий во- /69/ круг Севастополя и Таллина. Однако сухопутная оборона военно-морских баз создавалась для отражения не сухопутного противника, а морских и воздушных десантов. Дело в том, что военно-морские базы являются важными оперативными и даже стратегическими объектами, для защиты которых с суши предусматривалось развертывание специальных группировок советских сухопутных войск. А если учесть, что в ходе войны делать это очень трудно, то ясно станет, какую важную роль сыграли заблаговременно созданные инженерные сооружения вокруг баз. На флотах принимались меры предосторожности от внезапного нападения; велась постоянная разведка подходов с моря самолетами и подводными лодками; повышалась готовность подводных и надводных кораблей, чтобы перевести их в первую линию. Иногда я устно докладывал Сталину и наркому обороны о проводимых мероприятиях. Я остерегался просить разрешения письменно: опыт показал, что, написав письмо, я уже не мог ничего делать, не получив ответа, а нередко письменные доклады оставались вообще без ответа. Пришлось прибегать к небольшой хитрости: о всех проведенных уже мероприятиях и отданных распоряжениях Главный морской штаб доносил в оперативных сводках, и я всегда мог сослаться на них как на официальные донесения о своих действиях. 15 февраля 1941 года флотам было предписано иметь усиленное боевое ядро на случай внезапного нападения противника. 26 февраля была подписана подготовленная Главным морским штабом и согласованная с Наркоматом обороны директива, в которой флотам ставились конкретные задачи по разработке плана действий на случай войны. В феврале—мае Главный морской штаб провел серию проверок флотов с целью повышения боевой готовности: в феврале проверялась их готовность к минным постановкам, которые они должны были проводить в первую очередь, как только правительство объявит мобилизацию; в апреле — мае специально проверялась готовность боевого ядра и дежурных частей флотов; в мае — готовность средств ПВО. Проверки обнаруживала много недостатков, в связи с чем отдавались приказы наркома или комфлотов по их устранению. Под влиянием тревожных донесений с флотов в начале мая пришлось отдать им приказ об усилении разведки и дозорной службы. 7 мая Северному флоту было, например, приказано: "Вести один раз в сутки воздушную разведку до мыса Нордкин, не нарушая территориальных вод Норвегии; усилить корабельный дозор на подходах к Кольскому заливу; установить дежурство в базе одного эскадренного миноносца, одной подводной лодки и на аэродромах — звена бомбардировщиков, звена гидросамолетов и двух звеньев истребителей; установить дежурство батарей по одной из всех дивизионов; установить дежурство батарей ПВО, увеличить состав боевого ядра частей Военно-воздушных сил...". Аналогичные приказания были даны всем флотам. Это, естественно, потребовало от личного состава большого напряжения, но вполне оправдывалось обстановкой. Военные советы флотов, информированные о назревающей опасности, принимали дополнительные меры, В мае в оперативных сводках все чаще и чаще докладывалось о нарушениях нашего воздушного пространства. Из различных источников мы узнали о сосредоточении немецких войск у нашей границы, в том числе и в соседних с нами странах: Финляндии и Румынии. Обращали на себя внимание передвижения боевых немецких кораблей, которые интенсивно посещали финские порты и задерживались там. Больше всего нас беспокоил расположенный по соседству с Германией Краснознаменный Балтийский флот. Получив новые базы — Таллин, Ханко, Ригу, Либаау, он переживал период становления. Нужно было срочно укрепить все эти базы с моря, построить аэродромы и береговые батареи, как можно быстрее передислоцировать тыловые органы и переместить запасы топлива и боеприпасов. Самой передовой базой являлась Либаза, на которую базировался отряд легких сил (крейсера и эсминцы), бригада подводных лодок и много других более мелких боевых кораблей флота. И. В. Сталин предложил базировать там даже линейный корабль. Такое сосредоточение кораблей в одной гавани Либавской базы особенно беспокоило нас и командование флота. Вопрос о передислокации кораблей я не хо- /70/ тел решать во время обычного своего доклада и вынес его на обсуждение Главного морского совета в присутствии А. А. Жданова, За полчаса до заседания он пришел ко мне в кабинет и спросил, что и почему мы собираемся перебазировать из Либавы в Усть-Двинск. Предвидя его колебания, я приготовил подробную карту базирования кораблей в Либаве, где их было набито "как сельдей в бочке", ""Мы имеем прекрасное место для базирования кораблей в Усть-Двинске", — докладывал я. "Ну хорошо, послушаем, что скажут другие", — ответил Жданов, не высказав пока определенного мнения. На совете разногласий не было. Все дружно высказались за перебазирование отряда легких сил и бригады подводных лодок в Рижский залив. "Нужно доложить товарищу Сталину", — сказал Жданов, прощаясь. Я тотчас послал доклад Сталину и просил согласия провести решение в жизнь, но ответа не получил. Опыт научил меня иметь при себе во время устных докладов копии ранее посланных документов, если на них не получены ответы. Докладывая, я доставал их из папки и говорил: "Вот, давно послано, а ответа нет". Часто на копии и накладывались нужные резолюции. Так было и в данном случае. Я напомнил о своей просьбе и решении Главного морского совета насчет перебазирования части кораблей из Либавы. Хотя на этот раз резолюции наложено не было, но согласие дано. Таким образом, отряд легких сил еще в начале июня 1941 года был перебазирован в Рижский залив, а за ним и бригада подводных лодок. Правда, и после этого в Либаве оставалось еще 15 подводных лодок, главным образом находившихся в ремонте, и много малых кораблей. Зная теперь, как сложилась обстановка в первые дни войны в Либаве, можно только пожалеть, что не были выведены и некоторые другие корабли: в обороне базы они большой роли не сыграли, а только связали действия командира базы. В главной базе Балтийского флота Таллине на открытом рейде, не оборудованном еще в то время хорошими бонами и сетями, стояли линкоры "Марат" и "Октябрьская революция". Чем сложнее становилась обстановка, тем больше беспокойства они у нас вызывали. Посоветовавшись с начальником Главного морского штаба и командующим флотом, я решил перебазировать их в Кронштадт. За несколько дней до войны в Кронштадт перешел линкор "Марат", а "Октябрьская революция" —~ уже с большим риском перебазировалась в июле, когда началась война. Июнь 1941 года был очень тревожным месяцем. Чувствовалось, особенно на Балтике, что мы находимся на грани войны. Не проходило дня, чтобы командующий флагом В, Ф. Трибуц не звонил по телефону и не докладывал о каких-нибудь зловещих новостях: о передвижении немецких кораблей около нашего побережья, перебазировании их в порты Финляндии или нарушении нашего воздушного пространства. На Черном море обстановка была более спокойной; самолеты и подводные лодки соседей появлялись реже. Румыния имела всего несколько боевых кораблей, а Германия была далеко. Однако и там командование флота было обеспокоено острым положением на морском театре. После появления немецких самолетов в северо-западном районе и обнаружения неизвестной подводной лодки командующий флотом в развитие директивы Главного морского штаба издал приказ о повышении бдительности. На флотах с большим беспокойством следили за развитием событий и спрашивали разрешения принимать меры безопасности. "Как быть, если во время учения около наших кораблей будет обнаружена неизвестная лодка или приблизится на опасное расстояние немецкий самолет?" — задавали вопрос комфлоты. На это я всегда отвечал, что разрешается применять оружие, но требовал исключить ошибку и не допустить атаку своей лодки или своего самолета, В дни, когда из разных источников поступали сведения о приготовлении фашистской Германии к нападению на Советский Союз, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М. А. Воронцова. Он уже докладывал о сроках нападения на Советский Союз. Это донесение не являлось каким-то открытием среди множества других не менее достоверных данных и только лишний раз подтверждало /71/ вероятность нападения. Я приказал немедленно проверить получение этой телеграммы Сталиным. Мне было доложено, что телеграмма не получена. В напряженные июньские дни предстояло решить, проводить ли запланированное на это время совместное с частями Одесского военного округа учение Черноморского флота. Мы с начальником Главного морского штаба адмиралом И. С Исаковым решили, что никаких оснований для отмены его нет, нужно лишь принять серьезные меры предосторожности. Руководить учением выехал на Черное море И, С Исаков. Взаимоотношения с Германией все более обострялись. Ежедневно уменьшалось количество немецких транспортов в наших портах. Кривая заведенного в штабе графика пребывания немецких транспортов в наших портах сползала к кулю. Даже в Таллине, откуда немцы вывозили крайне нужные им сланцы, оставалось всего два или три немецких "купца". Началось еще более активное передвижение немецких кораблей в порты Финляндии. Из Ленинграда стали "пачками" выезжать немецкие инженеры, работавшие на достройке крейсера "Петропавловск" (3). Испросил разрешения "выехать в командировку на родину" и немецкий военно-морской атташе фон Баумбах. Я пригласил к себе оставшегося за И. С. Исакова его заместителя В. А. Алафузова, чтобы еще раз оценить обстановку, а возможно, и прервать крупное учение на Черном море. Это было 16 или 17 июня 1941 года. Обсудив все "за" и "против", мы решили, что флот, находящийся на учении в полной боевой готовности, не будет застигнут врасплох, нужно только информировать Исакова об обстановке на других флотах. Из командующих особое беспокойство проявлял вице-адмирал В. Ф. Трибуц. Позванивал с Северного флота и контр-адмирал А. Г. Головко. Еще раз взвесив данные об обстановке, мы решили своим приказом повысить боевую готовность флотов. 19 июня Балтийский и Северный флоты были переведены на оперативную готовность N: 2. Это уже в какой-то степени оберегало нас от неожиданностей. 20 июня Черноморский флот окончил учение и вернулся из района Одессы в Севастополь. Флоту был дан приказ оставаться в готовности N: 2. Далеко не всему личному составу кораблей удалось после учения сойти на берег. Многих командиров и матросов начавшаяся война надолго разлучила со своими семьями. За последний предвоенный год мы много раз переводили флоты или отдельные соединения на повышенную боевую готовность. Но все это носило чисто учебный характер. На этот раз повышение готовности флотов было вызвано угрожающей обстановкой. Много позже мне приходилось спрашивать командиров о том, как они понимали повышенную готовность 19—20 июня 1941 года. Большей частью они отвечали, что рассматривали это как меру предосторожности. Капитан 2 ранга Н. Т. Рыбалко, являвшийся в ночь на 22 июня оперативным дежурным по штабу Черноморского флота, рассказывал, что после получения телеграммы наркома о приведении флота в полную готовность за несколько часов до налета вражеской авиации его одолевали телефонными звонками. "Зачем беспокоят личный состав, только что вернувшийся из похода?" — спрашивали его, не понимая причин экстренного вызова людей. "Мне не удалось добиться быстрого затемнения города и базы в такой необычный час, и я приказал выключить рубильники на станции", — вспоминал Рыбалко. Огонь Инкерманского маяка, с которым почему-то оказалась нарушена связь, успели потушить всего за несколько минут до налета с помощью специально высланного мотоциклиста. "Почему затемняется город?" — спрашивали у командующих флотами городские власти. "Срывается работа в порту", — жаловался мне секретарь Мурманского областного комитета. Недоумение понятно. Принятые нами меры предосторожности противоречили официальному заявлению ТАСС, в котором говорилось о "нормальных отношениях с Германией и необоснованном нагнетании обстановки". На кораблях моряки настойчиво просили разъяснить, как увязать это заявление ТАСС с фактическим положением вещей. Командиры и политработники, говоря об удовлетворительных взаимоотношениях с Германией в духе заявления ТАСС, ==== /72/ а то же время призывали повышать боевую готовность. Вице-адмирал И. И. Азаров, бывший в те дни на Черноморском флоте в качестве представителя Главного управления политпропаганды Военно-Морского Флота, позже рассказывал, как его вынудили выступить перед личным составом крейсера "Красный Кавказ". Удовлетворительного объяснения, почему командиры призывают к высокой бдительности, говорят о возможности войны, а ТАСС опровергает данные об ухудшении отношений с Германией, он, конечно, дать не мог. Последний раз накануне войны я видел Сталина 13 или 14 июня. Я тогда доложил ему о последних разведданных с флотов, проводимом учении на Черном море и фактическом прекращении поставок немцами для крейсер "Лютцов". Никаких вопросов о готовности флотов или указаний в связи с возможным нападением Германии с его стороны не было. "У вас все?" — обратился он ко мне. Все присутствующие посмотрели в мою сторону; дескать, не задерживай. Я быстро вышел из кабинета. Мне очень хотелось еще доложить о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, и спросить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии. Но мне показалось, что мое дальнейшее присутствие здесь явно нежелательно. На следующий день я был на приеме у В. М. Молотова. Он разрешил несколько текущих вопросов. В конце беседы я все-таки доложил свое мнение о подозрительном поведении немцев и, как самый веский аргумент, показал график движения немецких торговых судов. Он высказал ту же точку зрения на возможность войны, которую раньше высказывал А. А. Жданов: "Нужно быть глупцом, чтобы нападать на нас". Задумываясь сейчас над поведением Сталина и его ближайших помощников, я склонен сделать вывод, что они до последнего момента не верили в возможность нападения Гитлера. Сталина нервировали и злили настойчивые доклады (устные и письменные) об ухудшении отношений с Германией. Он все резче отметал факты и доводы. Чувствуя ответственность за флоты и зная, какие непоправимые последствия могут быть, если они окажутся застигнутыми врасплох, я не мог высказывать даже близким подчиненным свою точку зрения, противоречившую официальной. Под предлогом тренировок мы стремились повысить готовность флотов, требовали ускорения различных мероприятий по укреплению обороны баз и в то же время опасались "надира" за излишнюю инициативу. Пользуясь товарищескими отношениями, я более откровенно делился своими опасениями с В. А. Алафузовым, официальнее держался с И. С. Исаковым, хотя чувствовал, что он разделяет эти опасения. Более осторожно я высказывал свое мнение И. В. Рогову. Постоянно поддерживая, хотя и не очень тесный, личный контакт с наркомом обороны маршалом С. К. Тимошенко и начальником Генштаба генералом армии Г. К. Жуковым, я замечал, что и они ждут указаний. За несколько дней до начала войны ко мне зашел по какому-то вопросу заместитель начальника Генерального штаба генерал Н. Ф. Ватутин. Он сказал, что внимательно читает наши оперативные сводки и докладывает их своему начальству. Он обещал немедленно известить Главный морской штаб, если положение будет критическим. Но о критическом положении я узнал только вечером 21 июня от наркома обороны, когда до начала войны оставались считанные часы. * * * В обстановке тревожных сигналов с флотов в субботу 21 июня я решил остаться на службе, а замещавшему начальника Главного морского штаба контр-адмиралу В. А. Алафузову приказал немедленно докладывать о всех чрезвычайных известиях. Потом позвонил домой, сказал, чтобы меня скоро не ждали. Одна мысль гвоздем сидела в голове: сумеют ли наши флоты, флотилии и передовые базы в случае войны отразить первые удары. Сводки ТАСС за последние недели пестрели прогнозами о войне Советского Союза с Германией. Жаркий субботний вечер 21 июня. В Москве затишье, затишье перед грозой. Тихо в правительственных учреждениях. После 18 часов ни одного звонка по телефону. Заместитель начальника Главного морского штаба В. А. Алафузов сделал вечерний доклад об обстановке на флотах. По-прежнему много тревожных донесений с Балтики. Спо- /73/ койнее на Черном море, и ничего особенного на Севере. Решил выяснить обстановку на всей западной границе. Позвонил наркому обороты, его не оказалось на месте. Начал связываться с флотами. Застал командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца, начальника штаба Черноморского флота И. Д. Елисеева и командующего Северным флотом А. Г. Головко. Они докладывают то, что мне уже известно из оперативных сводок. Интересуюсь готовностью флотов. Все флоты уже несколько дней находятся в готовности № 2, командные пункты развернуты. Небольшой процент командного и рядового состава уволен на берег. В Севастополе в Доме Красной Армии и Флота идет концерт. Для меня очень важно было убедиться, что командующие и их ближайшие помощники на местах. В случае чего они быстро отреагируют на обстановку. Из наших сводок нарком обороны и начальник Генштаба знают, что все флоты с 19 июня переведены на оперативную готовность № 2. Значит, против этих мероприятий Военно-Морского Флота возражений нет, но нет и одобрения их, В здании Наркомата, как обычно в предвыходной день, к вечеру осталась только дежурная служба. В Наркомате флота мы не раз в последние дни думали и гадали, чем может кончиться это испытание нервов. Неужели все это только бряцание оружием? Уж слишком много сил и средств приведено в готовность со стороны немцев... После 11 часов вечера мне позвонил по телефону нарком обороны С. К. Тимошенко: "Есть очень важные сведения, зайдите, если можно, сейчас ко мне". Оба наркомата — Военно-Морского Флота и обороны размещались в соседних зданиях, и поэтому через несколько минут мы с В. А. Алафузовым уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет народного комиссара обороны. Мы имели с собой документы и карты, чтобы доложить обстановку и предложения по флоту. Широко шагая по комнате, Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко что-то диктовал, а начальник Генерального штаба генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и записывал что-то в свой большой блокнот для шифровок. Как потом выяснилось, они, ожидая нападения фашистской Германии, спешили дать округам директиву о приведении войск в боевую готовность. Не называя источников, Семен Константинович информировал меня о том, что нападение немцев возможно в ближайшую ночь, а поэтому следует дать необходимые указания флотам "быть в полной готовности". Прошу наркома обороны уточнить, дано ли право в случае нападения применять оружие. Получил положительный ответ. Приказываю контр-адмиралу В. А, Алафузову бежать в штаб и дать телеграмму о приведении флотов в полную готовность. Получив дополнительные разъяснения от наркома обороны, я также поспешил к себе. Экстренный приказ флотам уже передавали. Сам я тут же вызвал по телефону командующего Балтийским флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца. "Не дожидаясь получения телеграммы... приведите флот в оперативную готовность N: 1, боевую..." — передал я. "Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?" -— спросил Владимир Филиппович. "Да, приказываю нападение отражать всеми силами, — ответил я твердо и уверенно, но не выдержал характера и оговорился: -— "На провокации поддаваться не следует". На месте оказался и командующий Северным флотом А. Г. Головко. Арсений Григорьевич поинтересовался, как ему вести себя с финнами: "Ведь оттуда летают немецкие самолеты над Полярным?" "По нарушителям открывать огонь", — ответил я. Нападение с моря было маловероятным. В Севастополе к аппарату ВЧ подошел начальник штаба И. Д. Елисеев. Это было уже в первом часу ночи. "Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?" — спросил я. "Нет", —- ответил Иван Дмитриевич. Я повторил ему все то, что передал и на другие флоты. Телеграфный приказ, как я и ожидал, поступил на флоты и флотилии немного позже телефонного распоряжения. Северный флот принял эту телеграмму в 00:56 22 июня. Через несколько часов командующий флотом А. Г. Головко уже доносил: "Северный флот в 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность N: 1". "Объявлена оперативная готовность N: 1 в 23 ч. 37 м", — записано в журнале боевых дей- /74/ ствий Краснознаменного Балтийского флота, "Оперативная готовность N: 1, — гласит журнал Прибалтийской военно-морской базы, — в 23 ч. 58 м.". "Частям Либазского и Виндавского секторов береговой обороны объявлена готовность N:1",— отмечено в журнале Либавской военно-морской базы. В 02 ч. 40 м. 22 июня все части этой базы находились в полной боевой готовности. "Перешел из готовность N: 1", — доложил в 02 ч. 00 м. командующий Дунайской флотилией Н. О. Абрамов. Читая эти данные, можно подумать, что вопрос о начале войны был уже предрешен. Нет, пока это были меры предосторожности. Не принять их было бы преступлением, но все же мы находились под впечатлением указаний, как бы не спровоцировать войну. Командующий Дунайской флотилией телеграфировал подчиненным частям: "Наша задача не поддаваться на всякого рода провокации, но быть в готовности N: 1 и готовым вообще к отражению противника". Как иначе мог реагировать командующий, когда в его разведсводках за последние недели говорилось: "По правому берегу Дуная днем и ночью велись военно-инженерные работы: отрывались окопы, устанавливались фугасы. Перебежчики сообщили, что военные действия начнутся в конце мая. 17 июня эскадренный миноносец "Реджина Мария", не закончив ремонта в Галаце, переведен в Констанцу. Между 15 и 20 июня в Килию прибыл батальон морской пехоты. По Дунаю все время снуют катера с румынскими и немецкими офицерами". В 3 часа 22 июня было уже совсем светло. Решил немного отдохнуть. Но сразу же глуховатый звонок телефона ВЧ поднял меня. "Докладывает командующий Черноморским флотом", — слышу знакомый голос вице-адмирала Ф. С. Октябрьского. По его взволнованному тону догадываюсь, что произошло что-то из ряда зон выходящее. Действительно, на Севастополь совершен налет самолетов, зенитная артиллерия отражает нападение, несколько бомб упали в городе... У меня не было сомнений, что это война. Снимаю трубку и набираю номер телефона в кабинете Сталина. Дежурный Логинов ответил, что ему неизвестно, где находится Сталин. На мои попытки убедить его, что я имею весьма важное сообщение, он спокойно ответил, что ничем помочь не может. Тогда я позвонил С. К. Тимошенко и передал ему доклад Октябрьского. Не знаю, имел ли он до этого подобные сведения, но в его голосе не чувствовалось и тени сомнения. Значит, внутренне нарком обороны был подготовлен к таким известиям. Со Сталиным по-прежнему связаться не могу. Позвонил Г. М. Маленкову и доложил о начале войны. "Вы понимаете, что докладываете?" — недовольным тоном спрашивает он меня. "Да, понимаю и со всей ответственностью докладываю, что началась война". Как потом выяснилось, мой доклад был перепроверен звонком в Севастополь. Значит, не поверил. На свою ответственность извещаю флоты о начале войны и приказываю отражать нападение противника всеми средствами. В 5 час. 17 мин. 22 июня Военный совет Балтийского флота уже объявил по флоту: "Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую .попытку нападения противника". С других флотов никаких донесений пока не поступало. Все были заняты своими делами. Но меня беспокоили представлявшиеся тогда реальными две опасности: высадка десанта где-нибудь на побережье и мощный воздушный налет на военно-морские базы. К середине дня в Главном морском штабе были получены уточненные сведения: оказывается, на Севастополь сброшены не бомбы, а мины. Противник стремился закупорить главную базу постановкой новых магнитных мин. Встреченный сильным огнем зенитных батарей, он в беспорядке сбросил их вместо фарватера на берег. Пострадало население. Из Измаила, где находился штаб Дунайской флотилии, доносили, что там война началась сильным шквалом артиллерийского и пулеметного огня с румынского берега Дуная. Наши корабли ответили не менее сильным огнем и потерь не понесли. К вечеру стало известно, что на Балтике уже много раз бомбили Либаву. Налеты отражались зенитной артиллерией и истребителями. На Северном флоте авиация противника атаковала с норвежских аэродромов корабли, аэродромы и другие военные объекты в Кольском заливе. Вечером позвонил А. Г. Головко, просил разрешения бомбить аэродромы противника. Разрешение было дано. /75/ Успешное отражение первых атак, конечно, еще не говорило о готовности флотов к ведению войны в полном смысле этого слова. Но в том, что система оперативных готовностей сыграла свою положительную роль, сомнений не было. Наступил трудный и ответственный этап в жизни флотов. Предстояло закончить отмобилизование и развертывание, как можно скорее поставить минные заграждения у своих баз и подготовиться к выполнению тех мероприятий, которые предусматриваются еще а мирное время. 24 июня, когда обстановка немного прояснилась, мы с И. С. Исаковым обсудили ход развертывания флотов. Противник наносит мощные удары на западном направлении, но где проходит линия фронта и удается ли нашим частям остановить его, никто сказать не мог. Я как-то в самом начале войны присутствовал на заседании Ставки Главнокомандования под председательством маршала С. К. Тимошенко. Данные о положении на фронтах были противоречивы и неопределенны. Из донесений штаба Балтийского флота .мне стало известно, что немцы на северо-западном направлении развивают наступление на Ригу. Напряженные бои уже шли на окраине Либавы, Видимо, противник решил захватить Либаву с тыла. Я с горечью вспоминал свой разговор с командующим Прибалтийским округом Ф. И. Кузнецовым незадолго до войны. Будучи в Риге, я интересовался сухопутной обороной Риги и Либавы, где базировалось много кораблей. Он обиделся и задиристо спросил: "Неужели вы думаете, что мы допустим противника до Риги?" "Береженого и бог бережет", — ответил я старой поговоркой. Вышел я тогда от Ф. И. Кузнецова с плохим настроением. Недооценка противника куда опаснее расчета на худшее. В районе Ирбенского пролива, Моонзундских островов и устья Финского залива проявляли активность легкие силы немецкого флота. Противник атаковал отдельные корабли, но серьезных операций не проводил. На Черном море после успешного отражения первого налета было сравнительно спокойно. На Северном флоте разведка не обнаруживала никаких признаков действий немцев на море, и только у финской границы происходило сосредоточение войск. Наша авиация нанесла первые ответные удары по норвежским аэродромам. Еще не было ясно, куда будут направлены основные удары немецкой армии и флота. Финляндия еще несколько дней (до 25 июня) оставалась официально вне конфликта. Не нарушая сухопутных границ, она лишь вела активную разведку в воздухе и на море. Главный морской штаб был в курсе всего происходившего на флотах. Привычки вмешиваться во все мелочи флотской деятельности особенно сказалась, когда началась война. Все управления Наркомата ВМФ искренне хотели помочь флотам: посоветовать, проконтролировать. Поэтому не обходилось и без указаний, противоречащих одно другому, излишних телеграмм. Командующий Северным флотом А. Г. Головко позвонил мне и привел несколько случаев противоречивых указаний. "Поступайте в подобных случаях по своему усмотрению и докладывайте мне", — ответил я ему. В целом мы имели все основания сделать более или менее утешительные выводы. Черноморский и Северный флоты нормально проводят развертывание и через несколько дней будут готовы к проведению операций. В наиболее трудном положении находился Балтийский флот. С некоторыми потерями он заканчивал развертывание и постановку оборонительных минных заграждений. Положение Либавы представлялось безнадежным. Быстрое продвижение противника на Ригу и дальше с выходом в тыл Таллину неожиданно и резко меняло обстановку в Финском заливе.... Но описание боевых действий флота выходит за рамки темы этих воспоминаний. /76/ (20/03//2016) [ На главную ] |
