|
|
|
[ На главную ] "ВИЖ", 1960, 10 Первые
дни войны Маршал Советского Союза С. БИРЮЗОВ
Утро 22 июня 1941 года выдалось на Полтавщиве солнечное, яркое и какое-то необыкновенно тихое. Спокойно нес свои воды мимо нарядных зеленых берегов голубой Псел. День был выходной, но лагерь 132-й стрелковой дивизии ожил рано. Спортсмены всех частей дивизии собрались помериться силами на лагерном стадионе. Прибыли из Полтавы и Миргорода приглашенные командованием дивизии представители местных партийных и советских организаций, делегаты от шефов — полтавских заводов и фабрик. Посмотреть на спортивный праздник пришли члены семей наших командиров. Собралось также много молодежи из окрестных сел. Гремела музыка, четкие колонны стройных, успевших загореть физкультурников выстраивались на футбольном поле. У всех было праздничное настроение. Глядя на оживленные, улыбающиеся лица красноармейцев, на командиров, их принарядившихся жен и веселых ребятишек, я тоже испытывал радостное чувство, какое бывает, когда после долгой разлуки возвращаешься в родную семью, где все так знакомо и дорого твоему сердцу. Дело в том, что еще с 1938 года меня, как-принято говорить, "сватали" чуть ли не каждый год на работу за границу. В 1941 году в Генеральном штабе снова зашла речь о моем назначении на пост военного атташе в Румынию. Военно-дипломатическая работа меня не привлекала, и, как в прошлые годы, я решил отказаться от предложенного назначения. В середине июня в Москве на приеме у Народного Комиссара Обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко я настойчиво просил отпустить меня в дивизию. — Какой же вы, однако, упрямый, — сказал Нарком, — в который уже раз отказываетесь от такого почетного назначения. Хорошо, я подумаю, как быть с вами... 19 июня все выяснилось: просьба моя удовлетворена, я могу выехать домой, в дивизию. В Генеральном штабе мне посоветовали поскорее возвратиться в свою часть, так как международная обстановка становилась с каждым днем все напряженнее и не исключена была возможность внезапного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз, несмотря на заключенный договор о ненападении. Но вместе с тем сказали, что имеется строгое указание не открывать огонь по германским военным самолетам, даже если они будут проникать далеко в глубь советской территории. Командирам стрелковых дивизий, несмотря на нависшую угрозу войны, не разрешали собрать свои части воедино. Согласно существовавшему в нашей армии накануне войны методу обучения войск на период летней учебы части, входившие в стрелковые дивизии, рассредоточивались в различных местах, зачастую находив- /14/ шихся на значительном удалении друг от друга. Личный состав проходил обучение разрозненно по родам войск в разных лагерях. Например, артиллерийские полки находились в одном лагере, инженерные войска — в другом и лишь стрелковые полки располагались в основном лагере вместе с командованием дивизии. Только к периоду осенних маневров, все части собирались в одном месте. Такой порядок не давал возможности как следует отрабатывать вопросы взаимодействия родов войск в едином дивизионном организме, резко сказывался на боеспособности и боеготовности соединений. А между тем, как мне стало в Москве известно, в Народный Комиссариат Обороны ежедневно поступали сообщения о сосредоточении германских войск на нашей западной границе. Об этом открыто писала печать различных стран, особенно английская. Но у нас всему этому не придавалось значения. Более того, в "Правде" 14 июня 1941 года было опубликовано заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось: "В иностранной печати стали муссироваться слухи о "близости" войны между СССР и Германией... Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы..." Трудно себе представить, какой огромный вред был нанесен нашей стране этим заявлением, опубликованным всего за несколько дней до вероломного нападения фашистской Германии. Я до сих пор не могу понять, как, вопреки многочисленным фактам о подготовке Германии к нападению, было опубликовано такое заявление. Ведь оно дезориентировало советских людей, невольно усыпляло бдительность, настраивало командиров, штабы, политорганы и войска на мирный лад. Поэтому и я, возвратившись 21 июня из Москвы в лагерь и вступив снова в командование дивизией, начал со спортивного праздника... Праздник продолжался. Многочисленные зрители, наблюдавшие за выступлениями лучших наших физкультурников, и не подозревали, что вот уже несколько часов советские войска, наши братья и товарищи по оружию, ведут кровопролитные бои на советско-германской границе с гитлеровскими полчищами. И только в 12 часов по радио передали правительственное сообщение о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Оно прозвучало как гром среди ясного неба. На лицах людей, еще недавно радостно и беспечно улыбавшихся, можно было прочесть недоумение, растерянность, испуг... Некоторые, не отдавая себе еще полного отчета в том, какой силы удар обрушился на нашу армию, застигнутую врасплох, говорили, что вот, мол, подойдут к границе полевые войска, помогут пограничникам и отбросят фашистов назад. Но мне, как и многим другим, было ясно, что началась тяжелая война со смертельным врагом нашей Родины. Нельзя было терять ни одной минуты. Не ожидая никаких указаний и распоряжений от штаба Харьковского военного округа, я приказал объявить частям дивизии боевую тревогу. * * * Части дивизии сосредоточивались в своих районах сбора. Бойцы и командиры выстраивались быстро. Они были охвачены глубоким внутренним волнением, которое приходится испытывать каждому военному в предвидении боевых действий. Мы с заместителем по политической части полковым комиссаром Павлом Ивановичем Луковкиным решили провести в полках митинги. Выступления командиров и красноармейцев дышали гневом и возмущением. Они клялись оправдать доверие советского народа и с честью постоять за Отчизну. Когда митинги закончились, был отдан приказ: частям и подразделениям дивизии покинуть лагерь и походным порядком выступить в места. /15/ нашего постоянного расквартирования. Вечером войска дивизии, вытянувшись в колонны, уже двигались по пыльным дорогам. Все имущество было погружено в эшелон. О принятом решении было доложено в штаб округа. Вскоре меня вызвали к телефону. Со мной разговаривал заместитель командующего войсками округа. Он, не стесняясь в выражениях, отругал меня за самоуправство и потребовал вернуть дивизию в лагерь. Сдерживая себя, я доложил, что выполнить этот приказ не могу, поскольку планом было предусмотрено, что дивизия должна проводить мобилизацию на зимних квартирах. К тому же основная часть дивизии, в том числе отдельный разведывательный батальон и подразделение танков, уже подходили к Полтаве, а артиллеристы — к Миргороду. Я попросил доложить об атом командующему войсками округа с тем, чтобы он санкционировал мое решение. На этом наш разговор прекратился. Прибыв в Полтаву, мы вскрыли хранившийся у нас на случай мобилизации пакет с планом мероприятий по приведению дивизии в полную боевую готовность. Это был приказ, обязывающий немедленно приступить к укомплектованию частей дивизии людьми и техникой. Срок готовности давался довольно жесткий — три дня. А события на фронте подстегивали нас. Каждый день мы с тревогой слушали сообщения об оставлении все новых и новых городов отходившими на восток войсками. В Полтаву стали прибывать первые поезда с эвакуированными беженцами из западных областей. До сих пор помню тот день, когда мне сообщили о прибытии одного такого эшелона откуда-то из-под Львова. В нем находились семьи командиров стрелковой дивизии, которой командовал генерал-майор Шерстюк. Эта дивизия с первых часов войны вела тяжелые оборонительные бои с превосходившими силами противника на нашей западной границе. Как только стало известно о прибытии эшелона, мы с заместителем по политической части поехали на станцию, хотя у каждого из нас было в то время много других неотложных дел. Нашим глазам предстала печальная картина. Из вагонов выглядывали бледные, плачущие лица женщин и детей. Многие были в изорванной одежде. Некоторые еще не оправились от травм и контузий, полученных 22 июня, когда на рассвете на дома, где они жили, посыпались фашистские бомбы. Нам хотелось как можно теплее встретить семьи наших боевых товарищей. Посоветовавшись, мы предложили каждому командиру взять себе в дом одну эвакуированную семью. Разъяснять необходимость такого шага никому не нужно было. Наши женщины сами взяли на себя все заботы об устройстве прибывших, помогая им отдохнуть после трудной дороги и выпавших на их долю переживаний. В моей квартире поселилась семья генерала Шерстюка, полковой комиссар Луковкин привез к себе семью своего товарища по работе, и так спустя какой-нибудь час все люди были обеспечены жильем, окружены вниманием и заботой. Никто тогда не думал, что пройдет месяц — другой и нашим семьям придется вот так же, под обстрелом и бомбежкой врага, эвакуироваться из Полтавы на восток... По городу распространялись рассказы о предательстве, о шпионах и диверсантах, сбрасываемых немцами к нам в тыл на парашютах. И не мудрено, что некоторая часть населения была охвачена паникой, которая передалась также и отдельным работникам милиции и руководителям различных городских учреждений. Всюду им мерещились переодетые гитлеровские шпионы и сброшенные фашистские десанты. Почти каждую ночь объявлялась тревога. В штаб дивизии звонили или приезжали работники областных и городских организаций, сообщали о том, что там-то и там-то обнаружены немецкие парашютисты, и просили принять /16/ срочные меры для их уничтожения. Выделенные штабом группы — преимущественно бойцы из отдельного разведывательного батальона — мчались на машинах в район, указанный "очевидцами" высадки парашютистов, и каждый раз возвращались ни с чем. Не обходилось и без других ошибок. Однажды мне позвонил начальник областного управления НКВД. Он сообщил, что его работники захватили трех подозрительных лиц, по всей видимости диверсантов, которые плохо владеют русским языком и пытаются выдать себя за командиров запаса, направляющихся по мобилизации на сборный пункт. Оказалось, что это действительно командиры запаса, приписанные к нашей дивизии и прибывшие откуда-то из Средней Азии. Вскоре пришел приказ о включении нашей дивизии в состав действующей армии и об отправлении ее на фронт. Началась погрузка в эшелоны, хотя никому, в том числе и мне — командиру дивизии, не было известно, куда, на какой участок фронта и в чье распоряжение должна следовать дивизия. Никто из командования округа не удосужился вызвать меня и сообщить, в какой район нас направляют и хотя бы в общих чертах проинформировать об обстановке на этом участке фронта, а также о маршруте, по которому предстояло следовать. По-видимому, командование округа само не имело ясного представления об этом и, стремясь выполнить директиву Ставки, спешило отправить первые из тридцати пяти эшелонов, которые требовались для перевозки трех стрелковых полков — 498, 605, 712-го, двух артиллерийских и целого ряда специальных частей и подразделений. Всего в дивизии насчитывалось около 15 тыс. солдат и офицеров с оружием и снаряжением, сотни автомашин, орудия, танки, минометы и другая техника, а также более 3000 лошадей. В целом дивизия представляла собой серьезную боевую силу, но современного вооружения было недостаточно. Бойцы располагали трехлинейными винтовками, а из автоматического оружия имелись только ручные и станковые пулеметы. Явно недоставало нам зенитной и противотанковой артиллерии. И все же мы не сомневались, что, заняв свой участок фронта, дивизия окажется в состоянии решать возлагаемые на нее задачи. Ведь, помимо нашей дивизии, на фронт направлялись и другие соединения и части, и невольно крепла уверенность в том, что положение скоро стабилизируется и наступит ожидаемый с таким нетерпением всем нашим народом перелом в боевых действиях. Однако события на фронте развертывались иначе. Советские войска вынуждены были отходить под натиском врага, обладавшего на направлениях основных ударов значительным превосходством и в количестве дивизий и особенно в танках и авиации. Получилось так, что те силы, которыми мы располагали, не были использованы наилучшим образом. Как-то не укладывалась в сознании мысль, что войска наших приграничных округов были застигнуты врасплох. Ведь уставы Красной Армии требовали от командиров поддерживать высокую боевую готовность частей и подразделений, а вся партийно-политическая и воспитательная работа среди личного состава была направлена на то, чтобы воин был готов в любую минуту выступить на защиту Советской Родины. И все же, как потом рассказывали участники событий и очевидцы, в большинстве частей этих округов 22 июня планировалось провести как обычный выходной день, хотя все признаки надвигавшейся грозы были уже налицо. Почему же так получилось? Почему наша Красная Армия оказалась не готовой к отражению внезапного удара врага? Тогда никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Сейчас же многое стало ясным. Главная причина, приведшая к столь тяжелым последствиям, заключалась в излишней самоуспокоенности, в чрезмерной надежде на договор о ненападении с фашистской Германией. С другой стороны, представ- /17/ ления о характере боевой готовности войск не полностью соответствовали требованиям времени. Само собой разумеется, имелись тщательно разработанные планы приведения войск в боевую готовность. В этих планах было учтено все, за исключением... возможности внезапного нападения врага. Дело в том, что к переходу от состояния мирного времени к войне подходили со старой меркой, руководствуясь классическими образцами, характерными для первой мировой войны. По-прежнему считалось, что война будет начинаться с каких-то осложнений и обострений международной обстановки, что наступит какой-то угрожаемый период, в который и будет произведена мобилизация и сосредоточение армий. Но 1941 год не был повторением 1914 года. У гитлеровской Германии к моменту вероломного нападения на нашу страну уже имелась полностью отмобилизованная кадровая армия вторжения, сосредоточенная на границах Советского Союза. Германская военщина строила все свои расчеты на осуществлении внезапного нападения на нашу страну, на неожиданный молниеносный удар, которым сразу были бы выведены из строя кадровые части Красной Армии и в первую очередь ее военно-воздушные силы. В этих условиях, как показал опыт войны, меры по поддержанию боевой готовности войск в приграничных округах оказались недостаточными. Вторая мировая война была в полном разгаре, и пламя ее бушевало в непосредственной близости от советских границ. Требовалось по-иному готовить войска к отражению вражеского нашествия. Следовало также учитывать, что развитие авиации к тому времени достигло такого уровня, когда внезапное и массированное применение ее агрессором давало ему значительные преимущества в начальном периоде войны. Здесь нет необходимости подробно рассказывать о том, что должно было представлять собой состояние высокой боевой готовности войск в приграничных округах. Ясно одно, что они должны были находиться в готовности отразить внезапный удар, чтобы затем перейти к разгрому и уничтожению агрессора. Как обеспечить такую степень боевой готовности? К сожалению, по этому вопросу четких и конкретных ответов в наших уставах и других руководящих документах мы не находили. Разбойничьи приемы фашистской Германии, которая использовала метод внезапного нападения и раньше при вторжении в другие европейские страны, у нас в должной мере не изучались, а самое главное — по ним не делалось должных выводов. Хотя мне известно, что еще задолго до вероломного нападения фашистской Германии на нашу страну Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников, будучи начальником Генерального штаба, вносил ценные предложения по дислокации войск в западных пограничных округах. Он предлагал основные силы этих округов держать в районах старых границ, а во вновь освобожденные области Западной Белоруссии, Западной Украины и в Прибалтику выдвинуть части прикрытия, которые бы обеспечили развертывание главных сил в случае внезапного нападения. Однако с этим разумным мнением опытного военачальника не посчитались, и многие соединения были выдвинуты почти к самой границе. Причем иногда в непосредственной близости от границы оказывались соединения, находившиеся в стадии формирования и неукомплектованные личным составом и боевой техникой. Несомненно, что и это обстоятельство в какой-то мере повлияло на развитие событий после вероломного нападения фашистской Германия на Советский Союз. А все в целом привело к тому, что войска наших западных приграничных округов не смогли выполнить полностью возлагавшуюся на них задачу. /18/ * * * ... Итак, дивизия выехала на фронт. Командование, штаб и некоторые специальные подразделения отправлялись в одном из головных эшелонов. Эшелон, вышедший 8 июля, двигался на северо-запад. Мы то и дело видели высоко в небе одиночные фашистские самолеты, беспрепятственно пролетавшие над железной дорогой. Вскоре стали попадаться разбитые станции, обгорелые, изуродованные вагоны на путях, разрушенные здания, черные, зияющие воронки от взрывов бомб... Ночами на горизонте поднималось багровое зарево пожаров. По дорогам навстречу нам двигались толпы запыленных, уставших, угрюмых людей. Редко кто помашет приветливо рукой эшелону , только провожают долгими взглядами, в которых и надежда, и боль, и т ревога. ..... Примечание zhistory: в 1961 г. в издательстве "Воениздат" была выпущена книга Бирюзова Сергея Семеновича "Когда гремели пушки". По сравнению с текстом статьи, там есть изменения (много), дополнения или (наоборот) пропуски. Книга есть на сайте: http://militera.lib.ru/... (08/05/2016) [ На главную ] |
