По теме анализа предвоенной европейской политики, можно обратиться к мемуарам бывшего советского посла в Великобритании Ивана Михайловича Майского "Воспоминания советского дипломата, 1925-1945 гг.". Они имели несколько изданий. И одно из них размещено в Интернете по адресу:
http://militera.lib.ru/memo/russian/maisky_im1/index.html (кстати, могу заметить, что в тексте попадается много ошибок в словах (вместо "лицо" - "яйцо", вместо "такие" - "также" и т.п.) – надо пролагать, - ошибки распознавания).
Книга немаленькая – в ней около или более 700 страниц в зависимости от издания. Вариант на "милитере" имел 672 стр. Но я читал печатный вариант московского издания 1987 г., имеющий 784 стр.

Для рассматриваемой темы наиболее интересной представляется часть 5-я "ТРОЙСТВЕННЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ 1939 Г. О ПАКТЕ ВЗАИМОПОМОЩИ". Очень кратко ее содержание составляют следующие события (в персказе с цитатами):

(5-я глава):

15 марта 1939 Гитлер захватил Чехословакию. В тот же день Чемберлену пришлось выступить по вопросу о захвате Чехословакии в палате общин. На словах он вынужден был осудить поведение Гитлера, но не счел нужным рекомендовать парламенту предпринять какие-либо практические действия.

16 марта, английская пресса единодушно атаковала Германию и открыто заявила, что Гитлеру верить нельзя. "Таймс" называла захват Чехословакии "жестоким и брутальным актом подавления"; "Дейли телеграф" характеризовала его как "чудовищное преступление"; "Дейли геральд" называла агрессию Гитлера "постскриптумом к Мюнхену" и призывала Страну к организации сопротивления фашистским диктаторам совместно с Францией, СССР и США.

Было ясно, что широкие общественные и политические круги Англии глубоко возмущены не только агрессией Гитлера, но и действиями своего собственного правительства. В такой обстановке Чемберлен оказался вынужденным маневрировать. 17 марта премьер произнес большую речь на собрании консерваторов в Бирмингеме. Он извинялся за свою излишнюю умеренность в парламенте, объясняя ее неполнотой полученных к тому моменту сведений о событиях в Чехословакии, резко осуждал агрессивные действия Гитлера и клялся, что Англия будет сопротивляться до последней крайности против всяких попыток Германии установить свое мировое господство. Однако по вопросу о том, что же надо делать для предотвращения такой опасности, премьер был очень туманен и даже двусмыслен.

На следующий день, 18 марта. Чемберлен предпринял еще один маневр. Сразу после захвата Чехословакии Гитлером в Европе появились слухи (возможно, инспирируемые из Берлина) о том, что следующей жертвой Германии будет Румыния. В Лондоне особенно активно распространял их румынский посланник Тилеа.

Результатом было то, что 18 марта утром английский посол в Москве Сиидс явился к наркому иностранных дел M. M. Литвинову и по поручению своего правительства задал ему вопрос: что предпримет СССР в случае нападения Гитлера на Румынию? В тот же день вечером Литвинов по поручению Советского правительства ответил, что наилучшим способом борьбы против нависшей над Румынией опасности был бы немедленный созыв конференции из представителей Англии, Франции, СССР, Турции, Польши и Румынии. Так начались тройные переговоры 1939 г. между СССР, Англией и Францией.

19 марта утром Майский получил сообщение из Москвы о разговорах Сиидса — Литвинова и попросил свидания с Галифаксом. Галифакс заявил, что британское правительство утром 19 марта уже обсуждало советское предложение о немедленном созыве конференции шести держав и пришло к выводу о ее нецелесообразности по 2-м причинам:: во-первых, английское правительство не могло бы сейчас найти достаточно ответственного человека для посылки на такую важную конференцию; во-вторых, рискованно созывать конференцию, не зная, чем она кончится. В заключение он сказал, что, вполне сознавая необходимость срочно действовать, британское и французское правительства сейчас обсуждают другую меру, которая может заменить советское предложение. Но уклонился от уточнений.

21 марта англичане и французы выдвинули проект немедленного опубликования декларации за подписью четырех держав — Англии, Франции, СССР и Польши, в котором бы говорилось, что в случае нового акта агрессии названные державы немедленно устраивают консультацию для обсуждения тех мер, которые необходимо принять.

Советское правительство опять ответило очень быстро: 22 марта Литвинов сообщил Сиидсу, а 23 марта я сообщил Кадогану, что, хотя СССР находит данную меру недостаточно эффективной, тем не менее он готов подписать предложенную декларацию, как только ее подпишут Франция и Польша.

В тот же день, 23 марта, Чемберлен, выступая в парламенте, заявил, что он является противником создания в Европе блоков держав, стоящих в оппозиции друг к другу. Это еще более понизило и без этого невысокий удельный вес предлагаемой англичанами и французами декларации четырех держав.

Однако Польша отказалась подписать ее совместно с СССР, а Чемберлен и Даладье не сочли нужным оказать на нее необходимое давление. Таким образом, проект декларации четырех держав провалился.

22 марта Гитлер оккупировал Мемель, а Муссолини произнес громовую речь в поддержку его акции. Это еще больше подняло антифашистские настроения в стране. Чемберлену приходилось снова прибегать к маневрам, которые способны были бы хоть несколько успокоить разгоряченное общественное мнение.

31 марта премьер пригласил Майского к себе к 12 часам дня и сказал, что в два часа дня в палате общин он зачитает официальное заявление британского правительства о том, что впредь до окончания ведущихся сейчас переговоров с другими державами (имелись в виду переговоры с Францией и СССР), британское правительство придет на помощь Польше всеми имеющимися в его распоряжении средствами, если тем временем произойдет “какая-либо акция, которая явно угрожает польской независимости и которую польское правительство считает настолько важной, что окажет ей сопротивление своими национальными силами”. Никакой взаимности от Польши Англия не требовала. А также Чемберлен спросил, может ли он в парламенте добавить, что английская гарантия Польше находит одобрение со стороны Советского Союза? Майский отказался.

В тот же день премьер довел до сведения парламента о решении, принятом правительством. Палата одобрила его. В своем сопроводительном слове Чемберлен не решился заявить, что гарантия Польше одобрена Советским Союзом.

Одновременно аналогичную гарантию Польше дала Франция.

Три дня спустя (03.04.39) в Лондон приехал Бек, польский министр иностранных дел и фактический лидер “правительства полковников”. Он пробыл здесь три дня и вел переговоры с Чемберленом и Галифаксом. В их результате односторонняя английская гарантия Польше была превращена в двустороннюю с тем, что в случае, если “какая-либо акция” будет угрожать британской независимости, Польша также приходит Англии на помощь. Кроме того, было решено начать переговоры о заключении между обеими странами формального пакта взаимопомощи. (Эти переговоры по разным причинам сильно затянулись и англо-польский пакт взаимопомощи был подписан в Лондоне только за несколько дней до начала второй мировой войны).

Английская гарантия Польше была объявлена, обещан был также пакт взаимопомощи с Польшей, однако не было никакой ясности в вопросе о том, что это означает на практике.

6 апреля в разговоре с Галифаксом Майский спросил, будет ли гарантия подкреплена военными переговорами между генеральными штабами обеих стран. Ответ министра иностранных дел был очень характерен:

— Переговоры между штабами, конечно, не исключены. Возможно, они будут найдены удобными. Но пока ничего определенного не решено.

На вопрос, как понимать сделанное в заявлении премьера о переговорах с Беком выражение, что каждая из сторон придет на помощь другой в случае “прямой” или “косвенной” угрозы ее независимости, Галифакс, пожав плечами, ответил:

— Да, это, несомненно, вопрос, по которому должна быть создана ясность, но о нем с польским правительством мы еще будем вести переговоры.

Было очевидно, что гарантия Польши пока остается лишь клочком бумаги. Ее будущее значение было туманно и загадочно.

7 апреля Муссолини молниеносно захватил Албанию. Носились упорные слухи, что этим он не ограничится и приберёт к рукам еще греческий остров Корфу.

Гитлер и Муссолини, поощряемые “умиротворителями” Парижа, Лондона и Вашингтона, совсем распоясались.

Чемберлен немедленно вернулся в Лондон из отпуска (Он в это время ловил форель в Шотландии, будучи страстным рыболовом). Состоялось экстренное заседание кабинета с участием лидеров либеральной и лейбористской оппозиции. Было созвано особое совещание Имперского совета обороны. В Гибралтаре и на Мальте началась концентрация военно-морских сил Великобритании. Галифакс заявил итальянскому поверенному в делах протест против захвата Албании и пугал его “сильными чувствами”, которые агрессия Муссолини вызвала в Англии. Между Лондоном и Парижем шли непрерывные совещания.

Тревога распространилась и на континенте Европы. Франция, Бельгия, Голландия призвали определенные возрасты резервистов; были заминированы устья Шельды и Мааса. Италия довела свою армию до 1200 тыс. человек. Вашингтон заявил, что действия агрессоров разрушили доверие в международной области и что это является угрозой для безопасности США.

В такой обстановке британское правительство было вынуждено что-то сделать, и притом что-то такое, что выглядело бы как проявление быстроты, решительности и энергии. В результате Чемберлен 13 апреля заявил в парламенте, что Англия дает одностороннюю гарантию Румынии и Греции, подобную той, которая 31 марта была дана Польше. Франция в тот же день сделала аналогичное заявление.

После этого Чемберлен счел своевременным вспомнить об СССР.

14 апреля британское правительство обратилось к Советскому правительству с официальным предложением дать Польше и Румынии такую же одностороннюю гарантию, какую Англия и Франция дали Польше 31 марта, а Румынии и Греции — 13 апреля. Со своей стороны французское правительство предложило проект совместной декларации СССР и Франции, основанный на принципе взаимности обязательств.

Одновременно, 14 апреля, Рузвельт адресовал Германии и Италии призыв сохранять мир и воздерживаться от агрессии. В Берлине этот призыв был встречен грубой бранью; Муссолини же ответил, что он, видите ли, только о том и думает, как бы укрепить мир и сотрудничество между народами!

В последующие годы делалось немало попыток дать удовлетворительное объяснение политике односторонних “гарантий”, проводившейся британским правительством в марте — апреле 1939 г. Это было нелегко, ибо с точки зрения здравого смысла, которому так поклоняются англичане, поведение Чемберлена в те критические недели было подобно безумию. Майский приводит мнение Ллойда Джоржа, которое он ему сказал сразу после объявления “гарантии” Румынии и Греции:

В словах Ллойд Джорджа было много правды. Для всякого политически грамотного человека не составляло секрета, что, если бы Англия и Франция даже захотели добросовестно выполнить взятые на себя обязательства, их помощь Польше и Румынии не могла бы быть особенно эффективной. В лучшем случае эта помощь могла бы вылиться лишь в операции, сковывающие часть германской армии на франко-германской границе, в организацию морской блокады Германии да в налеты на Германию англо-французской авиации. В руках Гитлера при всех условиях осталось бы достаточно вооруженных сил для того, чтобы стремительным темпом разгромить польскую и румынскую армии. Какую же реальную ценность в таком случае имели англо-французские “гарантии”? И в какое бы положение попали Англия и Франция, если бы при испытании этих “гарантий” на практике обнаружилась их военная никчемность?

По мнению Майского смысл действий Чемберлена в марте — апреле 1939 г. сводился к двум соображениям:

а) путем предоставления “гарантий” Польше, Румынии и Греции “утихомирить” внутреннюю оппозицию и сохранить пребывание у власти “кливденской клики”;

б) произвести известное психологическое воздействие на Гитлера и Муссолини и задержать осуществление ими новых актов агрессии, невыгодных для Англии, в надежде, что тем временем какое-либо изменение международной конъюнктуры позволит “кливденцам” вернуться к открытому и последовательному проведению своей генеральной линии.

Первое соображение играло, конечно, главную роль, но и второе серьезно принималось во внимание, ибо тем самым “кливденцы” выигрывали время, чтобы избежать необходимости идти на сотрудничество с СССР.

Кроме того, “кливденцы” питали надежду, что, так или иначе, не мытьем, так катаньем, они заставят Советский Союз служить их интересам, не беря на себя никаких обязательств в отношении СССР.

И, наконец, если бы все остальное не дало желаемого результата, у “кливденцев” в резерве был еще один “выход”! Предать Польшу, Румынию и Грецию, как они только что предали Чехословакию, Австрию и Испанию.

Через три дня, в понедельник 17 апреля 1939 г правительство СССР выдвинуло свое предложение. Суть его сводилась к трем пунктам.

1. Заключение тройственного пакта взаимопомощи между СССР, Англией и Францией.
2. Заключение военной конвенции в подкрепление этого пакта.
3. Предоставление гарантий независимости всем пограничным с СССР государствам, от Балтийского моря до Черного.

Майский передал его Галифаксу.

Одновременно M. M. Литвинов вызвал Майского в Москву для участия в правительственном обсуждении вопроса о тройственном пакте взаимопомощи и перспективах его заключения.

В среду 19 апреля Майский покинул Лондон. В мемуарах он написал, что ему неприятно было видеть нацистскую Германию с ее свастикой и “гусиным шагом” солдат, и потому он решил ехать в Москву кружным путем. Самолетом до Стокгольм, а оттуда в Хельсинки, а там поездом через Ленинград прибыл в Москву.

По дороге Майский остановился переночевать в Стокгольме и имел там большую и интересную беседу на текущие политические темы со своим старым другом еще со времен эмиграции послом СССР в Швеции А. М. Коллонтай. Далее в своих мемуарах Майский приводит следующее объяснение (со стр. 338 на “Милитере”):
================

На правительственном совещании в Москве я должен был давать самые подробные сведения и объяснения о настроениях в Англии, о соотношении сил между сторонниками и противниками пакта, о позиции правительства в целом и отдельных его членов в отношении пакта, о перспективах ближайшего политического развития на Британских островах и о многих других вещах, так или иначе связанных с вероятной судьбой советских контрпредложений. Информируя правительство, я старался быть предельно честным и объективным. Я всегда считал, что посол должен откровенно говорить своему правительству правду и не создавать у правительства никаких иллюзий — ни оптимистических, ни пессимистических. Основываясь на сообщениях посла, правительство может предпринять те или иные практические действия, и, если информация посла искусственно окрашена в слишком розовый или слишком черный цвет, правительство может попасть в трудное или неловкое положение. На том памятном совещании в Кремле, повторяю, я рассказывал правду, только правду, и в итоге картина получалась малоутешительная. Тем не менее правительство все-таки решило переговоры продолжать и приложить все возможные усилия для того, чтобы убедить англичан и французов изменить свою позицию. Ибо как на этом совещании, так и в частных разговорах со знакомыми мне членами правительства я все время чувствовал одно: “Надо во что бы то ни стало избежать новой мировой войны! Надо возможно скорее договориться с Англией и Францией!”

Обратно я возвращался тем же путем, но из Стокгольма я полетел не прямо в Лондон, а по пути заехал, или, вернее, залетел в Париж, чтобы лучше ознакомиться с настроениями французского правительства в отношении пакта. Наш посол во Франции Я. З. Суриц, человек большой культуры и широкого политического кругозора, охотно посвятил меня во все детали парижской ситуации.

— Даладье при всех своих недостатках (а их у него очень много), — заключил Суриц, — все-таки лучше, чем Чемберлен, он пошел бы навстречу нашим контрпредложениям... К тому же Франция уже имеет пакт взаимопомощи с СССР... По крайней мере на бумаге... Вот сейчас, например, французское правительство настаивает перед британским, чтобы оно приняло за основу наши предложения о тройственном пакте взаимопомощи, сделанные 17 апреля... Леже (генеральный секретарь французского министерства иностранных дел) даже составил контрпроект тройственного пакта для предъявления Советскому правительству... он более узок, чем наш, но построен на той же базе... Однако Лондон не хочет его принять и продолжает поддерживать свое предложение об односторонней гарантии СССР Польше и Румынии, которое он сделал 14 апреля... Не знаю, чем закончится англофранцузский спор, однако настроен я пессимистически.

Суриц безнадежно махнул рукой и затем продолжал:

— Вся беда в том, что Франция в наши дни не имеет самостоятельной внешней политики, все зависит от Лондона. Франция наших дней — это великая держава второго ранга, считающаяся великой державой больше по традиции... И — странно! — французы с этим как-то примирились... Плетутся за Англией... В англо-французском блоке они рассматривают себя как державу N: 2 и не возмущаются...

— Ну, а как ведут себя здесь американцы? — спросил я.
— Американцы? — ответил Суриц. — Об этом ясно говорит имя их здешнего посла: Уильям Буллит.

У меня невольно пронеслось в голове: Буллит — уполномоченный президента Вильсона, который в марте 1919 г. приезжал в Москву с предложением мира; активный участник советско-американских переговоров 1933 г. в Вашингтоне о взаимном дипломатическом признании; потом первый американский посол в Москве, прославившийся здесь устройством экстравагантных дипломатических приемов и (что гораздо важнее) пытавшийся под личиной внешней дружественности командовать Советским правительством; превратившийся из “друга” в недруга после получения отпора от Советского правительства... И вот теперь этот самый Буллит представляет США во Франции!

А Суриц между тем продолжал:

— Буллит очень интересуется ходом переговоров, дает советы, иногда поучает, ссылается на свое знание СССР и его правительства... Конечно, его мнение значит очень много для Даладье и Бонне... Ведь Буллит энергично поддерживал их в дни Мюнхена.

В дальнейшем, когда переговоры развернулись, Буллит не раз старался их тормозить своими “советами” Бонне и Даладье. Это, точно, только усиливало саботаж, духом которого и без того были пронизаны действия английского и французского правительств.

На следующий день после возвращения из Москвы, 29 апреля, я посетил Галифакса. Находясь под московскими впечатлениями, я долго и горячо доказывал министру иностранных дел важность скорейшего заключения тройственного пакта взаимопомощи и настойчиво заверял его в самом искреннем желании Советского правительства сотрудничать с Англией и Францией в борьбе с агрессией. Галифакс слушал меня со скептической улыбкой и, когда я спросил, принимает ли британское правительство наши контрпредложения, весьма неопределенно ответил, что оно еще не закончило своих консультаций с Францией. Это подействовало на меня как холодный душ.

3 мая M. M. Литвинов был освобожден от обязанностей народного комиссара иностранных дел, и на его место назначен В. М. Молотов. Это вызвало тогда в Европе большую сенсацию и истолковывалось как смена внешнеполитического курса СССР.

Три дня спустя, 6 мая, Галифакс пригласил меня к себе и, сообщив, что Англия еще не закончила своих консультаций с другими столицами по советскому предложению о пакте взаимопомощи, в упор поставил мне вопрос, что означают персональные перемены, только что происшедшие в Москве.

— Прежде чем давать наш ответ на советское предложение, — сказал Галифакс, — я хотел бы знать, означают ли эти перемены также перемену политики? Остаются ли еще в силе сделанные с вашей стороны предложения?

— В Советском Союзе, — ответил я, — в противоположность тому, что часто наблюдается на Западе, отдельные министры не ведут своей собственной политики. Каждый министр проводит общую политику правительства в целом. Поэтому, хотя народный комиссар иностранных дел M. M. Литвинов ушел в отставку, внешнеполитический курс Советского Союза остается прежним. Стало быть, сделанные нами 17 апреля предложения сохраняют свою силу.

8 мая британское правительство наконец вручило ответ (он был также и ответом Франции) на предложения о заключении тройственного пакта взаимопомощи. Оно в слегка видоизмененной форме опять повторяло свое прежнее предложение от 14 апреля, т.е. добивалось предоставления Советским Союзом односторонней гарантии Польше и Румынии.

Советское правительство реагировало на английский ответ твердо и решительно.