|
|
|
6.12.1941 – Коренной стратегический перелом
“23 мая [1942] 6-ая немецкая армия, наступавшая с севера, и войска группы “Клейст”, наступавшие с юга, соединились в районе южнее Балаклеи. Войска 6, 57-ой армий и группы генерала Л.В.Бобкина были окружены. С 24 по 29 мая они вели тяжелую борьбу с превосходящими силами врага при полном его господстве в воздухе. В войсках остро ощущался недостаток боеприпасов, горючего и продовольствия. Попытки советских воинов прорвать фронт окружения ни к чему не привели… Таким образом, успешно начавшаяся Харьковская операция закончилась крупным поражением наших войск. Юго-Западный и Южный фронты понесли большие потери в людях и боевой технике… В результате наших неудач в районе Харькова обстановка на южном крыле советско-германского фронта коренным образом изменилась в пользу противника. Срезав барвенковский выступ, немецкие войска заняли выгодные исходные позиции для дальнейшего наступления.”
О Харьковском сражении 1942 года историки вспоминать не любят. Во-первых, не только потому, что оно было проиграно с большими потерями, но и потому, что попытки логически последовательно исследовать причины тех или иных действий советского командования в нем натыкаются на ряд безответных вопросов и странной нелогичности. В конечном итоге вину за это поражение относят на двух человек: на маршала О.К.Тимошенко, который был главкомом Юго-Западного направления и на самого И.В.Сталина, бывшего тогда Верховным Главнокомандующим. В вину Тимошенко ставят то, что он переоценил свои силы, недооценил противника, не учел одни данные разведки и слишком доверился другим, не проявил нужную оперативность в своевременном отдании требуемых распоряжений, постоянно перестраховывался у Верховного и т.д. Странным является и сам план сражения. Чтобы оценить его, нужна карта. Наиболее подробная есть в “Советской военной энциклопедии”, том. 8, стр. 365 (карта имеет размер порядка 100 К , поэтому может загружаться долго):
К странностям этого плана можно отнести и то, что к моменту его разработки у советского командования были данные разведки о планах противника, которые, получается, почти не учитывались. Странным является и отношение Сталина к высшим командирам, допустившим такую трагедию – он вовсе не применил к ним карательных мер типа тех, что были сделаны в отношении командования Западного фронта летом 1941 года. И есть еще одна странность, которую практически никто не хочет проанализировать. С одной стороны, план операции был утвержден Ставкой, которая практически отстранила Генеральный штаб от контроля за его выполнением, приказав ему считать эту операцию внутренним делом самого направления (точнее говоря, это решение принял сам Сталин). Но когда при ее осуществлении стали возникать разные трудности и угрозы поражения, требуемые решения почему-то не принимались Главкомом направления (т.е. маршалом Тимошенко) без согласия Верховного (т.е. Сталина). А Верховный почему-то проявил странную медлительность. Удивительное дело: если операция является “внутренним делом Главкома” (что само по себе странно в условиях резкого дефицита ресурсов!), то почему он вовремя не может сам принять нужных решений, а вынужден спрашивать разрешения у кого-то? В таком случае чьим “внутренним делом” являлась та операция – Главкома (т.е. Тимошенко) или Верховного (т.е. Сталина)? Вот, например, мнение, изложенное в книге “История КПСС”, “Госполитиздат”, Москва, 1962, стр. 554: “Неудачный исход харьковской операции явился следствием главным образом того, что Сталин не посчитался с правильными и настойчивыми предложениями Военного совета юго-западного направления, не разрешил своевременно повернуть силы советских войск с харьковского направления на юго-восток, откуда противник наносил удары.” Здесь намекается на то, что “вечером 18 мая член Военного совета Юго-Западного направления [т.е. высший политический руководитель этой структуры] Н.С.Хрущев после переговоров по телефону с генералом А.М.Василевским и по его рекомендации обратился к И.В.Сталину с просьбой запретить дальнейшее ведение наступления в районе Харькова. Но Верховный Главнокомандующий подтвердил свое прежнее решение. И только вечером 19 мая, когда создалась явная угроза окружения 6, 57-ой армий и группы генерала Бобкина, Главком направления принял решение приостановить наступление… Это решение Ставка утвердила. Но оно было принято с большим опозданием”. (Цитата взята из “ВОВ-КИ”, стр. 161) Этот факт подтверждает и сам Василевский в своих мемуарах “Дело всей жизни” (Москва, 1976, стр. 214): “С утра 18 мая обстановка для наших войск на Барвенковском выступе продолжала резко ухудшаться, о чем я прежде всего доложил Верховному. Часов в 18 или 19 того же дня мне позвонил член военного совета Юго-Западного направления Н.С.Хрущев. Он кратко проинформировал меня об обстановке на Барвенковском выступе, сообщил, что И.В.Сталин отклонил их предложения о немедленном прекращении наступления, и попросил меня еще раз доложить Верховному об этой их просьбе. Я ответил, что уже не однажды пытался убедить Верховного в этом и что, ссылаясь как раз на противоположные донесения военного совета Юго-Западного направления, Сталин отклонил мои предложения. Поэтому я порекомендовал Н.С.Хрущеву, как члену Политбюро ЦК, обратиться непосредственно к Верховному. Вскоре Хрущев сообщил мне, что разговор с Верховным через Г.М.Маленкова состоялся, что тот подтвердил распоряжение о продолжении наступления.” Странное дело! Нельзя предположить, что у генералов и у Верховного не было карт, что не поступали сообщения о развитии ситуации, что не было данных разведки и выводов никто не делал. А ситуация развивалась так, что даже политическому комиссару стало ясно, что “дело пахнет керосином”! И почему-то не Главком направления, не Генштаб, а строго говоря, политический помощник Главкома добивается у Верховного разрешения на то, чтобы спасти ситуацию!? А Верховный почему-то, наплевав на все выводы генералов-специалистов, продолжает настаивать на явно видном неправильном решении! Ну нельзя же предположить, что все высшие начальники вдруг на короткое время с ума посходили! Но тогда в чем дело? Однако, на этом странности не заканчиваются. Оказывается, что Генеральный Штаб Красной Армии в это время оказался еще и без официального начальника! 24 апреля И.В.Сталин по телефону сообщил генералу Василевскому, что Ставка вынуждена освободить Б.М.Шапошникова от работы по состоянию здоровья, а временно обязанности начальника Генштаба возложить на него. А Василевский, между прочим, в то время был еще генерал-лейтенантом! Звание генерал-полковника ему присвоили 26 апреля 1942. Но окончательный официальный приказ НКО об освобождении Шапошникова от должности начальника Генштаба был объявлен почему-то в “конце мая”. И на протяжении мая-июня 1942 Сталин упрашивает (!?!?) Василевского согласиться принять эту должность. Василевский отказывается. Но 26 июня 1942 его таки утвердили на ней приказом Ставки. Странная ситуация. На фронте еле-еле установился хрупкий паритет сил с противником, который в любой момент может нарушиться. Серьезных стратегических резервов нет. В это время затеваются разные наступательные операции (Крым, Харьков, северо-запад) с не совсем грамотным управлением. Выводы Генштаба при этом плохо учитываются. А его начальник вообще отстраняется от дел, нового же долго не могут найти, упрашивают Василевского, тот долго отказывается. Что происходит? Но ответить на этот вопрос нельзя, рассматривая ситуацию только с оперативно-тактической стороны (военной). Вот и не могут историки прийти к окончательным выводам. Поэтому приходится увлекаться разными предположениями. Что же касается Харьковской операции, то довольно подробный анализ с чисто военной стороны был опубликован, например, в харьковской газете “Время” в апреле 1997 г. (перепечатан в дайджесте “Наша Республика”, № 16, 18.04.1997):
И ответы повисают в воздухе. Получается, что на Верховного и на ряд генералов-маршалов в первой половине 1942 года нашло какое-то “затмение”. Но если рассматривать ситуацию серьезно, то этот вывод следовало бы отбросить. Причина должна быть и вполне логичная. Для начала полезно было бы вспомнить, что вообще-то любая война является соревнованием резервов. В 70-е годы нам говорили, что кадровую армию страны советов рассчитывают на первые 3 (три) дня боев, начнись серьезная война с применением атомного оружия. А мы при этом задавали встречный вопрос: “А дальше?” Дальше якобы предполагалось использовать запас. Так вот, в результате постепенно открывающихся “дополнительных обстоятельств” получается, что в июне 1941 Советский Союз потерял много стратегических резервов по линии материальной части (в первую очередь готового оружия – танки, самолеты, боеприпасы и сырья), а потом и многих средств их производства, причем, одна их часть была потеряна безвозвратно, другую пришлось срочно останавливать и перебазировать на большие расстояния на восток с последующим восстановлением производства. При этом возникший фронт требовал больших текущих расходов этих самых резервов. И что самое серьезное, советскому Генштабу было сложно планировать распределение резервов в связи с неизвестностью действий немецкого Генштаба – советский Генштаб вынужден был в пожарном порядке реагировать на различные изменения в обстановке. Возникла очень тяжелая ситуация. Но постепенно, в результате героических усилий как армии, так и в тылу, она стала меняться. 6 декабря 1941 года удалось начать широкое контрнаступление, теперь уже немецкий Генштаб вынужден был реагировать на меняющуюся обстановку. Немецкие резервы к этому времени тоже поуменьшились. Немцы уже не могли вести наступление беспрерывно и на всем протяжении фронта. Но война не окончилась. Стороны не собирались садиться за стол переговоров (по крайней мере, не было обоюдного желания). Поэтому у каждого Генштаба весной 1942 возникла проблема, какой стратегии придерживаться. У советской стороны определенность была в одном: пока не заработает в полном объеме эвакуированная промышленность, пока не будут созданы новые стратегические резервы, проводить широкие наступательные операции невозможно. То есть, следует перейти к стратегической обороне. Но тактически оборона может быть разной. Можно попытаться прокопать сплошные окопы по всей линии фронта, настроить железобетонных ДОТ-ов, раскидать минных полей, “зарыться” в землю и отбивать все атаки противника. Но этот план нереален. Во-первых, слишком много потребуется железобетона, который тоже надо как-то произвести. А потом, в случае наступления все это окажется бесцельно брошенным. Во-вторых, сплошных окопов в три ряда длиной в тысячи километров не позволит ситуация на местности. А враг постоянно будет пытаться найти бреши на флангах. Поэтому вдоль всего фронта придется держать мобильные резервы (которых нет). А если не известно, в каком месте и какими силами противник начнет наступление, то задача вообще становится нерешаемой. И главная проблема в том, что в июне 1941 “просажены” стратегические резервы, для восполнения которых требуется длительное время в мирных условиях, и еще более длительное в военных. Кроме того, военные операции желательно планировать так, чтобы противник максимально тратил свои резервы. И если у него их стратегически меньше, то еще вопрос кто – кого. Другими словами, даже в условиях стратегической обороны полезна динамика, в том числе наступления-отступления (в идеале – плановые). Какой при этом может оказаться оптимальная стратегия ? Как это ни странно звучит, но для советского Генштаба было бы лучше, если бы ему точно было бы известно (гарантированно известно!), на каких направлениях враг будет выполнять активные действия, особенно широкие наступления. Полной ясности в этом вопросе до мая 1942 у советского Генштаба не было. Об этом, в частности, красноречиво говорит приказ ГКО в конце 1941 о срочном строительстве подземных пунктов в нескольких городах по реке Волге. Самым прямым их назначением были бы командные пункты фронтов. Но, к счастью, до этого дело не дошло. Что же касается теории планирования наступления, то в то время самым основным были попытки прорыва фронта с вводом в него механизированных резервов с тем, чтобы не дав противнику опомниться, двинуть их как можно дальше, громя его тылы и т.д. При этом желательно обеспечивать сохранность своих тылов. Так вот, у советской стороны весной 1942 стратегических резервов еще не было – они могли быть подготовлены в серьезных количествах лишь к осени. И Сталин это знал. Точнее говоря, только Верховный знал полную картину с резервами, как своими, так и у немцев. А разведка донесла и немецкий план самое сильное наступление провести на юге. Но кроме него, немцы планировали “разобраться” с Севастополем, на северо-западе под Ленинградом, да и на центральном фронте тоже не отказывались от наступления. Но на Воронеж их пустить было никак нельзя. И не пустили. А что касается юга, то район северного Кавказа географически может превратиться в стратегический “мешок”, который можно будет срезать ударами с флангов. Остается задача добиться, чтобы немцы гарантированно увлеклись этим районом, растратили тут свои резервы, снимали бы туда войска с других участков, тем самым планирование операций советским Генштабом стало бы гораздо спокойнее и надежнее. А это очень важно в условиях дефицита резервов. Ну а когда их пополнение достигнет необходимых количеств, тогда можно будет приступить к планированию широких наступательных операций. Это время, как известно, для Сталина наступило в 1944 году. Любому грамотному (нормальному) генералу не надо иметь семи пядей во лбу, когда есть хорошие резервы. А вот когда их нет, тогда голыми руками противника не остановишь, какой бы талант ни был. Дико звучит? Выкладываю козырь – фотографию награждения ВСЕГО командного состава советского Генштаба 26 МАЯ 1942 ГОДА!!!!! Единственный случай за всю войну! И это фото опубликовано в разных книгах, например, в книге Штеменко "Генеральный штаб в годы войны" и в книге Василевского "Дело всей жизни":
Кто-то может заметить, что в этом нет ничего особенного? Наградили просто так? Авансом, что-ли? Предлагаю проанализировать. Чтобы в какой-то день офицеры пришли получать награды, они минимум в предыдущий должны были узнать об этом (в данном случае – 25 мая). А чтобы им сообщили о награждении, должен выйти приказ, на прохождение которого по инстанциям тоже требуется минимум день (т.е. 24 мая). Но приказ по Генштабу может принять только Верховный в связи с каким-то событием на фронте, которое произошло еще раньше (в нашем случае – не позже вечера 23 мая 1942 года). Остается выяснить, произошло ли на советско-германском фронте что-то важное 23 мая 1942 года? Могу предложить обратиться к началу данной странички и почитать, что “23 мая [1942] 6-ая немецкая армия, наступавшая с севера, и войска группы “Клейст”, наступавшие с юга, соединились в районе южнее Балаклеи…” И чтобы там не писали, операция эта проходила под непосредственным контролем Верховного. Представляю, в каком состоянии оказался Сталин вечером 23 мая 1942, когда ему доложили, что “6-ая немецкая армия, наступавшая с севера, и войска группы “Клейст”, наступавшие с юга, [наконец-то] соединились…” Дико звучит? Между прочим, в результате этого события советские войска понесли потери, сравнимые с потерями немцев под Сталинградом. И при этом был награжден ВЕСЬ советский Генштаб в полном составе вместе с и.о. начальника генералом Василевским:
Наступать они могли в трех направлениях – на северо-восток (Воронеж и т.д.) (туда их не пустили), на восток (к Сталинграду) и на юго-восток. “Юго-восток” упирается в горы Кавказа, степи Калмыкии и Каспийское море. Дорог почти нет, танкам разгуляться негде. Плюс географически все это выглядит оперативным “мешком”.
Короче, ситуация оказывается достаточно прогнозируемой на ближайшие полгода. А там созреют первые хорошие резервы, которые с каждым месяцем будут только наращиваться. Время немецким Генштабом будет совершенно упущено. Короче, с этой войной все понятно!
Конечно, “расслабляться” советским генералам было нельзя, уповать на то, что победа придет сама собой, тоже. Но время пожарного реагирования на действия немецкого Генштаба прошло. Наступило время “нормальной” боевой работы нормальных генералов, в которой могли быть как победы, так и ошибки. Но общее направление событий стало понятным.
Есть и второй факт-доказательство. В конце ноября 1942 Черчилль прислал Сталину послание, в котором он с восхищением узнал о том, что наступление под Сталинградом развивается даже еще лучше, чем ему рассказывали в Москве в августе, когда он приезжал к Сталину с визитом. Значит, уже в августе был план осеннего контрнаступления. Есть и еще один факт-доказательство. Территория Северного Кавказа заранее и планомерно готовилась к оккупации. В частности, Грозненские нефтяные скважины были законсервированы "с гарантией" так, что после освобождения вместо их восстановления пробурили новые. Таким образом, немецкий Генштаб обладал настоящей стратегической инициативой до 6.12.1941. Затем он вынужден был реагировать на действия советского Генштаба. Потом, весной 1942 он стал составлять план на лето, который стал известен советской стороне, которая приняла такие меры, чтобы немецкий Генштаб не смог принципиально его изменить. Ну а дальше, когда были восстановлены и стали наращиваться советские стратегические резервы, ход войны вообще стал неподвластен немецкому Генштабу. Но если одна сторона что-то теряет, то кто-то другой это самое находит. Таким образом, 6.12.1941 произошло событие, которое и вынесено в заголовок данной странички. Но есть предположение, что не только проблема восстановления резервов, потерянных в июне 1941, диктовала ход событий на фронте в 1942. Есть еще и проблемы мировой политики того времени. Именно в 1942 году был подписан советско-английский договор о дружбе. Именно с лета 1942 начала действовать перегоночная трасса с Аляски в СССР американских самолетов. И т.д. Но это тема уже другой главы (т.е. сайта). И есть возможность оценить, сколько внимания уделяют этой битве музеи. Например, в Киеве есть “Национальный музей истории Великой Отечественной войны” на правом берегу Днепра чуть дальше Киево-Печерского монастыря-Лавры. И хотя я в нем уже бывал в прошлом несколько раз, но с тех пор прошел не один год, могло что-то поменяться. А тут возник повод – 60 лет важнейшей битвы под Харьковом. И вот в пятницу 17 мая 2002 года, ровно в 60-десятую годовщину начала того немецкого наступления я взял с собой ручку, несколько листков чистой бумаги и поехал в этот музей на индивидуальную экскурсию. День оказался теплым, не жарким, солнечным (дождь, как и обещали, собрался только к вечеру). Посетителей было мало, изредка попадались экскурсионные группы, дети, какие-то иностранцы с переводчицами. На подходе к открытой площадке все на том же месте красовался танк “Т-10” (он же “Иосиф Сталин – 8”), на самой площадке проходила выставка боевой техники, бывшей в “Афгане” – БМП-1, БМП-2, еще какие-то, вдали виднелись Т-54, Т-62, боевой вертолет, еще дальше танки и другая техника времен войны вперемешку с более поздней. Но все это меня в тот момент не интересовало. Я спешил в основное здание музея. Напротив его входа на том же месте в той же позе (стволами навстречу друг другу) стояли те же Т-72 и Т-54, сплошь “размалеванные” по самый верх башни бело-сине-красно-желтыми цветами и еще какими-то рисунками. Сам музей оказался открыт, в кассу очереди не было. При входе висела пара объявлений о каких-то выставках, но не о Харьковском сражении 1942 года. Я быстро взял билет (для взрослых за 3 гривны) и оказался в прохладной глубине первого этажа. И сразу же “окунулся” в тревожную атмосферу военного лихолетья. Со всех сторон на меня в упор смотрели немые свидетели страшного времени. Но вглядываться было некогда, я целенаправленно стал искать экспозицию о 1942 годе. В прошлое посещение, насколько я помнил, Харьковскому сражению был выделен угол перед большим залом о Сталинградской битве. Я надеялся найти именно его, но к своему удивлению, его так и не нашел, пройдя, как оказалось, все помещения первого этажа по большой окружности и выйдя опять к началу осмотра. Это меня стало тревожить. Время шло, а результата я не добился. Я стал спрашивать у местных работников. Две женщины, слегка поспоривши, послали меня на второй этаж. Но он начинался с экспозиции о сражениях на Северном Кавказе, в Сталинграде, а дальше я увидел карту Курской дуги и вынужден был вернуться на первый. Махнув куда-то вглубь этажа, одна женщина посоветовала обратиться к мужчине, который должен был быть где-то внутри. “Вот он и покажет”, – с уверенностью добавила она. Пройдя несколько залов я оказался в помещении, на средней части которого были выставлены останки “в дупель” разбитого самолета. Сначала я подумал, что это немецкий. Обшивки у него сохранилось мало, отличительных знаков не было видно. Детали его конструкции были смяты, выкручены, вывернуты. От кабины остался только каркас без стекла. Почти сразу за ней начинался разодранный хвост, вовнутрь которого было вдавлено хвостовое колесо, кстати, с неплохо сохранившейся “резиной”. Изодранная половина правого крыла была приставлена сбоку градусов под 60. “Часом, не бомбардировщик?” – подумал я, но увидев зияющий без капота мотор перед остатками кабины, решил, что это бывший истребитель. В углу на стуле сидел мужчина хорошо-пенсионного возраста. Мне даже стало не удобно его тревожить, но выбирать было некогда и я спросил насчет Харьковской битвы 1942 года. Он сразу не понял, стал переспрашивать. Но потом указал на стенды напротив разбитого самолета. Я сначала не поверил, ибо надеялся увидеть нечто типа отгороженной экспозиции, а тут всего лишь несколько экспонатов, расположенных за двумя кусками стекла размером метр на метр. Не густо! Но это, очень похоже, было именно то, что я искал. Ладно! И на том, как говорится… – И еще есть там, в 7-ом зале, – вдруг сказал мне неожиданно экскурсовод, и добавил: – Но там мало, там наши пленные под Харьковом... Я направился в седьмой зал, который, как оказалось, был посвящен концлагерям, оккупации и военнопленным. Но самостоятельно обнаружить материалы о мае 1942 мне не удалось – вокруг было много разных фотографий без описания, разные грозные приказы оккупационных властей, повязки для евреев и т.д. Помощь оказал подошедший экскурсовод, который сказал: – Вот наши под Харьковом. И показал рукой куда-то вверх.
Вверху под потолком висело несколько больших фотографий размерами с небольшое знамя. На одной из них была запечатлена длинная, уходящая вдаль широкая колонна советских военнопленных в летней форме, которая перед фотографом сворачивала влево. – А где надпись? – спросил я. – Нету надписи, – сказал он и добавил: – Я это видел в какой-то книжке.
Некоторое время я постоял, разглядывая фотографию под потолком, затем решил вернуться к стенду о битве под Харьковом. Экспонатов в нем было мало:
“От советского информбюро” На протяжении 30 мая на Изюмо-Барвенковском направлении наши войска продолжали отбивать атаки танков и пехоты противника. С целью предупреждения и срыва удара немецко-фашистских войск, советское командование начало наступление на Харьковском направлении. В ходе боев немецко-фашистские войска потеряли убитыми и пленными не менее 90 тысяч солдат и офицеров, 540 танков, не меньше 1500 орудий, около 200 самолетов. Наши войска в этих боях потеряли убитыми до 5 тысяч человек, 70 тысяч человек, которые пропали без вести, 300 танков, 832 орудия и 24 самолета. Во время Харьковской битвы 1942 года советские войска потеряли 170 958 человек убитыми, 106 232 человека ранеными. [и 229 тыс. пленных, 5060 орудий, 775 танков] По немецким данным: 352 тыс. пленных, 1320 танков, 5453 орудия. Не успел я вчитаться в текст, как в зале появились какие-то женщины и стали говорить, что музей закрывается. Я слегка возразил, что оплатил билет за 3 гривны. Они сказали, что у них начинается какое-то собрание и что мне пора уходить. Я попросил минут десять и стал лихорадочно переписывать текст сообщения на стене стенда. – Если вы серьезно интересуетесь, – заметил при этом подошедший экскурсовод, – то надо не в музеи ходить, а читать серьезные книжки. В музеях много не выставят. Вот например, говорят, что немцы вошли в Киев 23 сентября после боев, а на самом деле вошли 19-ого и совершенно спокойно… Было видно, что его сильно интересовала история обороны Киева в 1941, но в тот момент я совершенно не рассчитывал беседовать на эту тему и, замотав головой, сказал, что я интересуюсь 1942 годом под Харьковом. Пускаться в длинные объяснения у меня уже не было времени. Тут опять появились какие-то женщины и опять стали торопить с закрытием. “Вот дьявол, – думал я. – раз в несколько лет решился зайти и то напоролся на какое-то собрание!” (Когда выходил, на дверях уже висела табличка, что музей закрыт). Но цели я уже достиг, можно было возвращаться. Повернувшись к разбитому самолету, но уже со стороны стендов, внизу на полу рядом с ним увидел подборку фотографий об “Ил-2”: как его испытывали и как на нем воевали. – Это “Ил-2”? – спросил я у экскурсовода, показав на останки. – Да, – коротко ответил он.
Мелькнула мысль: “Успел ли летчик выпрыгнуть? Или ему уже было все равно?”. Как там, у Высоцкого: “И я напоследок спел: мир-р-р вашему дому!” Еще вспомнилась книжка космонавта Берегового, первым полетевшего в космос (на “Союзе-3”) после гибели Комарова (на “Союзе-1”). В ней он вспоминал два этапа своей жизни – как провел две недели в изолированной барокамере при подготовке в космонавты и как летом 1942 под Сталинградом летал на одном из двух “Ил-2”, оставшихся от полка штурмовиков. – Вам туда, – стали объяснять подошедшие женщины, указывая в сторону, противоположную той, через которую я входил. – Почему туда, какая разница? – удивился я – Да там уже закрыли, сигнализацию включают…– объяснил экскурсовод.
И я быстро направился к выходу. За мной шла какая-то женщина, которая на выходе стала объяснять контролерам, чтобы они меня пропустили завтра бесплатно, ибо я что-то записывал. Я их вежливо поблагодарил и вышел на улицу. Ихнее “завтра” для меня отпадало полностью. Добираться до Печерска из дома через Хрещатик и обратно для меня означало бы потерю драгоценного полдня, что с моими планами именно на завтра (18 мая) совершенно не стыковалось. |
